Взглянув на картину маслом, он пришел в полное оцепенение. Но затишье длилось крайне недолго. Дверь с размаху распахнулась, как бы давая нам понять, что мы можем спокойно катиться себе на все четыре стороны, если того пожелаем, и округу сотрясло в сердцах выкрикнутое папой какое-то мне доселе незнакомое выражение. Прозвучало оно эффектно, смачно и давало нам одним только словом понять решительно все, что думал о нас и сложившейся по нашей вине ситуации папа. Мы быстро вымелись из машины еще до прогремевшего «Во-о-он отсюда!!!» и забились однородным клубком у крыльца.
Дверь машины снова захлопнулась с таким грохотом, что я даже побеспокоилась за ее благополучие. Как в любой критический момент, сеструха снова зачем-то лезла мне на голову. Не сводя глаз с папы, находящегося в очень нехорошем состоянии духа, я незаметно пыталась ее с себя спихнуть. Папа перевел взгляд с нас на окраину леса, видневшуюся в конце вполне очаровательной улицы, и по искривленному его рту было видно, что нам неплохо бы сейчас решить сбежать именно туда. Но мы, конечно, не собирались никуда бежать. Даже в таком обезумевшем состоянии мы были не из тех тупых собак, которые думали, что самое милое дело для пса, чудом оказавшегося на воле без поводка, — это унести свои кривые конечности как можно дальше от хозяев. Заканчивался такой ликующий побег узника каждый раз одинаково. В отлове и в приюте. Мы были не из этих недальновидных дурашек.
Папа облокотился об машину… Нет, он не плакал, но хотел заплакать. Ни мамы, ни детей, которые могли бы разрядить напряженную обстановку, поблизости не было. Папа как-то должен был справиться со своими эмоциями сам. Прошли минуты, а затем часы. А если не часы, то просто много времени, и мы с сеструхой даже успели немного успокоиться и задуматься о чем-то другом, менее обременяющем, чем о решении нашей судьбы.
Вдруг послышалось короткое пищание закрывшегося замка машины. Мы навострили уши. Обиженным шагом папа прошел мимо нас к входной двери и отворил ее. Видно, он решил все же пустить нас, но в наказание маме за то, что он пошел у нее на поводу, оставить ей вонючий сюрприз в машине.
— Заходите, твари, — сказал он почти что нежно.
Паникерша сеструха начала было сомневаться и лезть мне дальше на голову, но тут я взяла все свое мужество в лапу, сбросила с себя ее закаменевший от грязи зад и решительно ступила в коридор нашей новой жизни.
Мне открылся неописуемо прекрасный вид на нечто темное, неубранное и заваленное вещами, но искрящееся уютом и домашним духом. Однако вредный папа не дал мне полюбоваться на эту красоту. Он открыл справа от нас маленькую дверцу, ведущую в чулан, как нам предстояло узнать в самом ближайшем будущем, и, запихнув нас туда ногой, плотно затворил ее. Мы погрузились в беспросветный мрак и кучу каких-то торчащих палок, колющих железок и мешающих ведер, но свернулись среди всего этого калачиком и от всех пережитых волнений мгновенно уснули сном блаженных.
Вопля было много. Мы не сразу поняли, что происходит, так как яркий свет, внезапно наполнивший нашу коморку, одновременно разбудил и ослепил нас. Щурясь, мы отпрянули назад и сбили какие-то швабры, которые с грохотом вывалились из чулана. Спросонья я никак не могла сообразить, что это за скачущие щенки и почему нет железных прутьев, оберегающих нас от всех и вся.
— Бабачки, бабачки, бабачки! — громогласно тараторила скороговоркой маленькая девчушка.
И тут я все вспомнила. И папу, и его терзания, и загаженную машину. Мое сердце радостно затрепетало. Теперь, если уже и дети увидели сюрприз, которым мы несомненно являлись, папа никак не смог бы нас вернуть в приют.
— А сто они такие глязныи? — вдруг прервала Сашка свое верещание и деловито наморщилась, хотя осмелюсь утверждать, что сама она выглядела не лучше.
Сашку отодвинуло что-то светящееся, в чем я сразу узнала маму. От одного ее вида я так растрогалась, что мои глаза наполнились слезами.
— Бедные вы мои, — всплеснуло прекрасное видение руками и присело перед нами.
Я уловила отдаленный запах, оставленный нами в машине, и поняла, что мама уже успела туда заглянуть. Что не мешало ей умиляться нами, облегченно заметила я.
— Зачем же он вас сюда запихнул? — тихо проговорила мама с досадой. Ругаться с папой по этому поводу она явно не собиралась, в чем я в принципе была с ней согласна. Он, конечно, слегка перенервничал, но причин быть ему благодарными до конца своих дней у нас было предостаточно.
Почему-то никто не осмеливался до нас дотронуться. Либо мы выглядели и впрямь чрезмерно непристойно, либо они еще не знали, как с нами обращаться. Наверное, здесь имеет место быть и то и другое, заключила я и наконец-таки встала. Дурашливая сеструха забилась за меня. Я-то уже была уверена, что больше нам ничего не грозит, но эта предпочитала изрядно перебояться, чем чуток недобояться. Мама встала и освободила нам проход.
— Идите, идите, не бойтесь.
Я с достоинством выступила из чулана и обвела узкий коридор наигранно деловитым взглядом. За мной выкатилась сеструха, видно, посчитавшая, что быть со мной в открытом пространстве все же лучше, чем без меня в укромной черной дыре. Через открытую дверь в большую комнату я увидела затылок папы, замерший над спинкой кресла. Погруженный в праведную обиду, папа смотрел в окно, и даже сзади можно было отчетливо почувствовать, что он в какой-то степени наслаждается пребыванием в таком состоянии. За столь героический поступок и все перенесенные унижения и страдания все домочадцы, включая нас с сеструхой, пожизненно находились у него в долгу. Ну или хотя бы в течение следующих двух недель.
По прошествии первых душещипательных минут все в коридоре как-то слегка занервничали и закопошились. Никто не знал, что теперь стоило делать, даже мама.
— Их, наверное, надо помыть, а то весь дом провоняют, — в конце концов предложил Никуся.
Я была готова обидеться на такую дерзость, но воняли мы действительно. И если уж и я, собака, могла это почувствовать, то для несчастных людей с их чувствительными, избалованными носами запах должен был казаться совсем нестерпимым.
— Да уж, пожалуйста, — подтвердил папа мою догадку, не оборачиваясь. — А заодно и машину, и коридор, и чулан.
Тут я осознала, что стою в тепленькой лужице. И поняла, что наделала ее даже не сеструха, а снова же я. Я так растерялась от этого повторного позора, что просто стояла как вкопанная и таращилась на свое преступление.
— Ой, она напи… — начала было Сашка с каким-то неуместным восторгом, но мама быстро заткнула ей рот рукой.
— Ага, только мы сначала пойдем с ними погуляем, а то они уже наверняка хотят! — со старательной безмятежностью прокричала мама в сторону папиного затылка, нацепила на нас поводки и выволокла нас на улицу. Вообще-то я уже наверняка не хотела, но отказываться от прогулки не собиралась, чтобы не произвести впечатление зашуганной писающейся приютской психопатки. Но сеструха, видно, решила взять роль зашуганной на себя и накрепко припала к крыльцу. Весь ее вид, от носа до кончика хвоста, выражал, что она не сдвинется ни на сантиметр. Мама тем временем заталкивала сопротивляющегося Никусю обратно в дом.
