Но почему ж — посторонний. Сколько энергии и предприимчивости им проявлено в отстаивании интересов Бутина. Может, это и похвально, что молодой человек не спешит укорить, осудить своего прежнего хозяина. И кого еще просить?
— У меня к вам, Иван Симонович, просьба деликатного свойства, — доверительно сказал Бутин. — Это надо рассматривать как личное одолжение. То, о чем я намерен просить вас, никакой стороной не относится к вашим служебным обязанностям. Вы вправе отказать мне.
Он взял сигару, зажег ее, давая возможность Стрекаловскому подумать.
— Вы меня обижаете, Михаил Дмитриевич, — прочувственно сказал тот. — Я не отделяю служебные дела от служения вам. Вы можете полностью располагать мною, если я способен вам помочь.
— Тогда послушайте меня. У меня есть семья, которой я покровительствую. Семья моего друга Викулова, погибшего на охоте. Там две женщины, сестры, и двое маленьких детей. — Он помолчал. Нет, полная откровенность ни к чему. — Это дети младшей сестры. Что касается старшей, то она только сейчас выходит замуж. Я очень обязан ее отцу, и мое сокровенное желание во всех отношениях содействовать достойной девушке. Так, чтобы свадьба была, как на Руси водится. И чтобы новая семья ни в чем не нуждалась... И тут без близких людей не обойдешься!
Стрекаловский с пониманием склонил голову.
— Вам помогут Капитолина Александровна и Яринский. Они знакомы с семьей, им известны мои намерения.
— Михаил Дмитриевич, — широко улыбнулся Стрекаловский. — Признаюсь, испугался. Ведь сам еще не женатый. А тут серьезная миссия. Но раз Капитолина Александровна рядом, то уж не так страшно. Будьте покойны!
Но глаза спрашивали: «А вы что ж?»
— А я, Иван Симонович, срочно в Иркутск. Дело прежде всего. Надо быть там. А сейчас — прошу разыскать господина Фалилеева и пусть сразу идет ко мне.
33
Приехав вместе с Фалилеевым в Иркутск в дом на Хлебном рынке, Бутин, едва приведя себя в порядок, уединился с ним и с Шиловым в кабинете наверху.
Бутина встревожил вид Шилова: сухощавый, костистый, он выглядел усталым и угнетенным. Даже глаза померкли. Рядом с ним престарелый Фалилеев с его выпуклыми розовыми щечками, прямой спиной и шустрой походкой казался бравым молодцом. А Шилов постарел лет на десяток.
— Что с вами, Иннокентий Иванович? — спросил Бутин, когда они расселись в креслах вокруг маленького «чайного» столика. — Ведь вы ж больны, милый мой.
Тот тяжело вздохнул. Шилов умел работать и днем и ночью, и ежли не придержать, то как лошадь, крутящая жернов, до упаду будет кружиться. Он никогда не жаловался на недомогание, усталость, перегрузку. В любой час, хоть ночью, мог собраться на завод или прииск. Или просидеть за конторкой до утра за срочной выверкой цифр. Домна Савватьевна такая же. Ревностная помощница Капитолины Александровны и первейшая артистка домашнего театра. Бутин дорожил и своим сотрудником и его женой. То отправит на воды — в Ямаровку или Горячинск; то даст сверх жалованья тыщу — езжайте в Москву, Петербург, поглядите мир, освежитесь; или отпустит к родичам в деревню... Столь удрученным, измотанным Бутин до сей поры его не видел.
— Значит, дела очень плохи? — спросил он.
— Куда хуже! Обложили нас, как логово медведя. По-охотничьи!
— Про городовой суд знаю. Василий Максимович в подробностях доложил. — Бутин взглянул на Фалилеева. Тот повел большими мягкими ладонями: как повелели в точности, ничего не упустил! — Что еще стряслось, Иннокентий Иванович?
— А то, Михаил Дмитриевич. — Шилов с усилием выговаривал каждое слово. — А то, что сразу... после городового суда... Хаминов предложил... вас... не оставлять распорядителем дела... Даже в администрацию не включать...
Ход — с далеким прицелом: устранить от руководства делом, взять все предприятия в свои руки.
— Кого же он протащил в свою администрацию? Кто таковые?
— Свои, кто ж еще! — так же затрудненно отвечал Шилов. — Управляющий банком господин Милиневский, господа Мыльников и Зазубрин. Их торговому дому мы должны. Люди в Иркутске известные!
Конечно, известные! Эти люди тесно связаны с Хаминовым.
— Что ж, господа, иного пути нет: надо идти к Ивану Степановичу.
— Надо, — упавшим голосом сказал Шилов. — Надо, Михаил Дмитриевич. Только бесполезное это дело. На рожон прет.
— Може, если с ним по-хорошему, с деликатностью, — сказал великий дипломат Фалилеев. — Найти в нем чувствительное местечко. Вы же, Михаил Дмитриевич, сколь с ним сотрудничали, его натуру досконально изучили.
— Итак, к Хаминову. Но не домой, смущать Агриппину Григорьевну и хаминовских дочек, — нет, в контору.
Ему известен распорядок дня Ивана Степановича, согласно которому хозяин распускал всех служащих в четыре пополудни, а сам оставался до обеда в конторе, верша те дела, которые вел сам, без помощников.
Бутин рассчитал правильно. У начала Ангарской ему попался навстречу Герасим Пафнутьевич Чулков, давний служащий Хаминова, сгорбленный старик с тяжелой тростью в руке. Он вежливо приподнял котелок, осклабился и ткнул палкой через плечо.
— Иван Степанович у себя-с!
Помещение конторы было невелико, выглядело скромно — маленькая комнатка во флигельке, где через коридор проживал второй работник конторы; их было всего двое: Чулков и Васютка, племянник Агриппины Григорьевны.
Обстановка деловая: малый стол, большой стол, деревянный диван и стулья у стен, шкафы с папками для бумаг. Еще конторка в углу, у окна, для подслеповатого Чулкова. Бывал-то здесь Бутин, в этих каморах, не более двух-трех раз, обычно все дела с Иваном Степановичем обсуждались наверху за самоваром, под улыбку и постряпушки хозяйки дома, — мельком припомнив это, Бутин почувствовал горьковатый привкус во рту, — отдавались чаи и угощения горечью, накипевшей в душе.
Как ни был подготовлен Хаминов к визиту Бутина, а не сразу с собой совладал: сначала прямо глянули его глаза и вдруг повел ими влево-вправо, вправо-влево, будто его уличили в проступке. И тут же, оправившись от смущения, однако с переменившимся от бледности лицом, бодро вышел из-за стола, прикрывши папкой бумаги, лежавшие пред ним.
— Милости прошу, Михаил Дмитриевич. — Он подошел к бывшему патрону с раскинутыми, словно для объятия руками, и на круглом простоватом лице вымученное выражение доброжелательства и приятства.
Бутин несколько помедлил, прежде чем подать ему руку, и краткий испуг мелькнул в глазах Хаминова: а подаст ли вообще!
Подал. Он пришел не для разрыва. Он пришел, все же надеясь на понимание и уступчивость старого партнера.
Они уселись рядом на деревянном диване, и Бутин учуял: не хочет Хаминов, чтобы Бутин видел бумаги, лежавшие на малом столе. Терзается, что не успел подале упрятать.
