— Кому «нам»? — Осипов сквозь въедливое пенсне присматривался к клиенту, подброшенному ему Морозовым, к человеку, стоявшему перед угрозой краха и полному фантастических проектов.
— Русским капиталистам, инженерам. Вот и везем гоньбой, на лошадях, но тракту, коему уже двести лет. Три месяца пути, две тысячи целковых, кочки, болота, ухабы, грязь, иной раз застрянешь так, что сутки сидишь, пока берешь подряд на выволочку лошадей!
— Вы бы хоть заранее упредили, — со скрытым раздражением сказал доверенный. — Трудно отказать таким благородным людям, как Морозовы, а все же подыскал бы более подходящую кандидатуру на эту, как вы изволили определить, вы-во-лоч-ку!
— Что вы, Павел Васильевич, — отвечал Бутин. — Мы о ваших удобствах постарались. Мы домчимся до Нерчинска за месяц. Притом с необходимыми задержками в Томске, Красноярске, Иркутске, Верхнеудинске, где и отдых вам будет ничуть не хуже, чем в Москве. У нас на каждом станке подстава — свежие лошади, везде по пути свои дома и конторы, деньги для вашего устройства и обихода мы считать не будем.
И снова пенсне со скошенными стеклами уперлось в Бутина. Как уверенно, черт побери, говорит этот человек, на которого вот-вот тучами посыпятся долговые векселя!
Бутин примолк, прислушиваясь к голосам из приблизившегося возка. Собственно, это один сиплый голос Иринарха, но он стоил десятка. Он не ругался, не шумел, милый братец, он донимал соседа по экипажу рассказами о победах над врагами в московских трактирах с помощью яиц всмятку, раскаленных блинов, горячего соуса, бараньих отбивных, трюфелей в мадере, суфле, сиропов, маринадов и всякого рода кремов, желе, подливов, которые он не столько употреблял в пищу, сколько применял как оружие самозащиты, когда его пытались выдворить из облюбованных им веселых заведений. Иринарх все изображал в лицах и движении, сопровождая хриплым хохотом и прищелкиванием; создавалось впечатление, что кроме Иринарха, Стрекаловского и возницы в коляске еще целая театральная труппа, разыгрывающая на ходу презабавный водевиль!
В этом шуме тонули протесты Стрекаловского: «Да уймитесь вы! Перестаньте болтать вздор! Дайте наконец мне покоя!» На что беспутный Иринарх отвечал то непристойной присловкой, то срамной частушкой с берегов Шилки или Газимура, а то и затяжной, бесконечной песней про знаменитого смотрителя карийских приисков: «Как в недавних годах на карийских промыслах царствовал Иван, не Васильевич царь Грозный, инженер был это горный Разгильдеев сын...» Как это ни странно, но пьяный хриплый голос Иринарха был приятен, пение — правильное и с чувством, но все же он вел себя вызывающе, и Бутин попросил у своего молчаливого спутника прощения за братца, дабы Осипов не подумал, что все Бутины таковы!
Главный доверенный Морозовых, Третьяковых, Солодовниковых и других принимал выходки Иринарха, отголоски Стрекаловского, вынужденные извинения Бутина с неколебимой невозмутимостью, как встречает крепостная стена кидаемые в нее мальчишками камушки и железки. Нет, этот человек не тратил энергию зря. Замкнутость, едкость, направленный интерес к миру и людям как бы несли на себе печать профессии: видеть, что хочу, слушать, что хочу, отвечать на то, что хочу, молчать, когда хочу. Кремень человек. Вероятно, у Тимофея Саввича был свой расчет, отправляя в одном экипаже Бутина и Осипова — должника и доверенного могущественных кредиторов. Доверенного с именем и характером.
Бутин не старался понравиться Осипову. Он рад нерушимой дружбе с Морозовыми, рад, что с ним их доверенный, что возвращается домой, что, хоть и под тягостным взором новой администрации, все же сам будет руководить своим делом, что он скоро снова увидит Зорьку.
Мучило одно: какое лето откроется ему в родных краях, пошлет ли Бог зной или дожди, наполнит ли водой реки, ручьи, источники? Вода нужна приискам, продолжению дела, избавлению от долгов и от опеки администрации...
Он был открыт своему спутнику. Тому нравилось, что Бутин не заискивает, держится достойно, но решительно. И сам почти не задает вопросов, а на его вопросы отвечает кратко, по сути. Они сидели рядом в широкой четырехколесной повозке с откинутым кожаным верхом по случаю тепла, безветрия и солнца. Если ночь настигала их в пути, верх надвигался, подстегивался ремнями к толстым двойным суконным боковинам, сиденье вытягивалось до козел, образовывая два хорошо укрытых спальных места, — настоящая карета, лишь без герба. Легкие одеяла из верблюжьей шерсти, теплые, на вате халаты создавали иллюзию если не дома, то весьма комфортабельной гостиницы на колесах!
Морозовы не ошиблись, предваряя поездку заверениями, что Осипову ни о чем не придется заботиться. Этот высокий, чернобородый, худощавый и энергичный господин Бутин проезжал старинным Московским трактом десятки, а то и сотни раз. Едва приближались к станку, вспыхивали ярким светом окна в избе, уже была готова чистенькая, хорошо протопленная банька с каменкой, после баньки звали к самовару, к чаю подавали кренделя, пирожки, масло, варенье, яйца, молоко, утром, перед выездом, непременные щи с головизной, кулебяку, осетринку с хреном, горячий кофе, а дальше, уже в глубь Сибири, — пироги с рыбой, пельмени, енисейского сига, байкальского омуля, хилокского тайменя. В погребце у Бутина было все, что надо: и водочка, и коньяк, и настойки, и даже легкое виноградное вино зеленоватого отлива — «португалка», не без подсказа внимательного Тимофея Саввича. Ни разу за всю дорогу у поверенного не было несварения желудка, закупорки или слабления. Стоило Бутину молвить словечко, шевельнуть пальцем, двинуть бородкой, и появлялся ужин, вели в спальню, где всегда дышало свежестью белье, запрягали лошадей, подносили холодного кваску. Забыл в станочке под Томском напомнить, чтобы разгладили костюм да наваксили сапоги, проснулся, а все уже перед ним в надлежащем виде; брюки в струнку, сапоги блеще новых!
На всех сибирских просторах господина Бутина знали, почитали, побаивались.
Осипов, наблюдая за Бутиным, а также за его служащими, задавал коротенькие вопросы, получал коротенькие ответы, делал коротенькие заметки в коротенькой записной книжке. Ему нравилось все короткое и, по возможности, квадратное.
Проехали Ирбит. История, родословная, окрестности — это попутно. Памятник Екатерине Великой? Только что установлен?
В ознаменование отражения под Ирбитом пугачевцев, крестьянином Иваном Мартышевым? И тот стал дворянином, а слобода городом? Занятно. А город весь год пуст в ожидании ярмарки, и улицы пустынны, точно как в Нижнем Новгороде? Потому, значит, все окна домов, гостиниц, ресторанов забиты досками! Весьма занятно! В таком городке целый десяток торговых бань? На пять тысяч жителей? Самый чистоплотный город на Руси? Любопытно. То, что ярмарка на втором месте после Макарьевской, вызвало у Осипова повышенный интерес. Какие тут товары, особливо привозные, китайские, какие местные, сибирские, как складываются цены, как заключают контракты?
Вероятно, эти вопросы имели касательство к его размышлениям о бутинском деле. Так же как выведывание у станковых ямщиков и подрядных возниц их фамилий, заработков, подробностей извоза, цен за место, сроков проезда и доставки, размеров штрафа за порчу товара и о том, какой товар легче и удобней везти! Так, пожалуйста, покороче — фактики, цифирки, фамилии, даты.
