— То Морозовы, а то мы! Одна Никольская мануфактура вырабатывает Савве Морозову ткани на двадцать миллионов, а фабрики другого Морозова — на десять миллионов рублей! При таких средствах могут подождать. А нищему и алтын деньги.
Он-то что прибедняется, Хаминов! Не меньше миллиона отхватил на совместных операциях с Бутиными! Да еще в компании
с Марьиным на торговле чаем гребет! Если у нас восемь миллионов, то у Хаминова не менее трех. Ишь, алтын в кармане и вошь на аркане!
— Я не спорю, Иван Степанович, — миролюбиво отвечал он. — Моя неотступная цель: вернуть кредиторам все до копейки и с процентами. При превышении актива над пассивом более чем в три миллиона разумный капиталист может смело довериться фирме с такой репутацией, как наша! Следует ли уподобляться Левушке Кнопу, который, ровно дикий хищник из-за кустов, следит, у кого худо, чтобы напасть и задавить!
— Это тот самый, что Ивана Флегонтовича проглотил? — с невинным видом спросил вдруг Стрекаловский. Не то у Бутина, не то у лохматого сверкшнауцеля. — Лапинскую мануфактуру?
— Он самый, Иван Симонович! Это не собачка немецкая, что у вас на коленях. Волкодав. Этот душит методически, мертвой хваткой. Что ни говори, а пришлый народ. Нагребут, настригут и к себе стриганут, в свою Баварию или Саксонию!
— Томичей успокоили. Москвичи притихли. А вот другие, — возмущался Стрекаловский. — Волжско-Камский банк затребовал долг, серпуховский Коншин векселя предъявил, будто с голоду ноги протягивает! Ни совести, ни солидарности, ни здравого смысла.
Бутин бросил быстрый взгляд на своего сотрудника. Но тот уже был занят тем, что, играючи с безобидной собачкой совал ей меж острых зубок палец, легко ударял по лапкам, собачка, играя урчала и ласкалась. Мог бы промолчать про дурака Коншина!
— Так что же вы надумали, Михаил Дмитриевич? — чуть осипшим голосом спросил Хаминов. Пятна с темени сошли, потускневшие глаза оживились. — И как прикажете поступать?
— Прежде всего, Иван Степанович, мне желательно продолжение нашего с вами плодотворного, не ошибусь сказать, содружества. В интересах и ваших, и моих, и всего дела в целом.
— Благодарю вас, Михаил Дмитриевич, — Хаминов чуть наклонил облыселое темя.
Стрекаловский, не отрываясь от своих занятий с собачкой, одобрительно кивнул — не то словам Бутина, не то шалостям сверкшнауцеля, что тихонько с игривостью затявкал.
— Лучшее, что можно при сложившихся обстоятельствах предпринять, Иван Степанович, это учреждение администрации для управления делами фирмы. План таков. В администрацию входят наиболее почтенные иркутские купцы из числа кредиторов, и в первую очередь господа Хаминов и Марьин, и я объявляю этому уважаемому комитету баланс всего капитала. Администрация, имея перед собой всю собственность фирмы, всю картину дела, несомненно сумеет убедить прочих заимодавцев в необходимости отсрочек платежей. Я, в свою очередь, дам обязательство выплатить кредит полным рублем. Меж тем фирма спокойно займется текущими делами на благо всех сторон, с тем чтобы все предприятия работали в полную силу.
Сверкшнауцель исподтишка, словно осерчав, куснул Стрекаловского, — благожелательно, но все же чувствительно, и тот спустил его на пол и с восхищением уставился на своего патрона. «А ведь великолепно придумано!»
Хаминов, наморщив лоб, повернулся к Стрекаловскому, затем снова к Бутину. Очень все заманчиво выглядело, вряд ли кредиторы откажутся от того, чтобы возглавить фирму, дабы быть каждодневно в курсе всех ее дел. Один лишь немой вопрос прочитал Бутин в глазах у Хаминова. И он ответил на этот немой вопрос так:
— Иван Степанович, свои семьсот тысяч вы получите при первых деньгах.
Хаминов развел руками:
— Помилуйте, Михаил Дмитриевич, как можно сомневаться! Не первый год вместе трудимся! Что касаемо администрации... Вон я вижу наш Иван Симонович в полном восторге от вашей придумки!
— Решение верное, — подтвердил Стрекаловский. — И практически, и экономически, и, так сказать, психологически.
— Что ж, — с облегчением, что решение принято, молвил Хаминов. — Полагаю, уговорим купечество. Упрямое оно, прав Стрекаловский, а уговорим. Учиним администрацию, господин Бутин, всенепременно!
Сей же миг, будто Агриппина Григорьевна угадала конец разговора, растворилась дверь кабинета и хозяйка своим приятным, теплым голосом пригласила мужчин к самовару.
— Пожалуйста, господа хорошие, чай кушать! Вы друг дружку разговорами заморите! Пожалуйте, шанежки и пирожки и все нужное на столе!
10
Бутин после долгих скитаний — Верхнеудинск — Томск — Иркутск — воротился в родной Нерчинск. И, не скинув шубы, в широкой собольей «жигжитовской» шапке, кинулся на второй этаж, чтобы обнять брата и доложить о своих многодневных мытарствах.
По широкой парадной лестнице, спускалась навстречу, не скрывая улыбки радости на теплом лице, Капитолина Александровна. Он поцеловал у нее руку, она прикоснулась губами к его лбу.
— Заждались вас, дорогой друг! Успешно ли съездили, Михаил Дмитриевич? — и, читая в узких глазах нетерпение, быстро сказала: — Николай Дмитриевич в саду, в теплицах с Татьяной Дмитриевной, так что не раздевайтесь. — И добавила: — Марья Александровна гостит у батюшки с матушкой, обещались завтра к утру...
Бутин благодарно улыбнулся невестке и, вернувшись на нижний этаж, торопливо зашагал через анфиладу комнат в глубь здания — вот и коридорчик, несколько ступенек вниз, крохотная прихожая и низенькая дверца, ведущая в сад.
Брата и сестру он нашел во второй теплице, теплицы все широкие, приземистые, треугольные, в сияющих стеклянных ячеях, глубоко — на аршин-полтора — всаженные в землю, для большего обогрева растений. Зеленые плети огурцов, светло-розовые упругие плоды томатов, а на дворе сугробы и мороз до тридцати!
Он еще снаружи в чисто протертые стекла увидел, как, тихонько переговариваясь, по неширокому проходу прогуливались брат с сестрой, и хотя — скорее! скорее! — помедлил прежде, чем войти в теплицу. Татьяна Дмитриевна — прямая, с широкими не женскими плечами, в сарафане, видны сильные загорелые руки, а в углах губ словно затвердели складки: тут и прожитые годы, тут и суровость характера. А брат еще больше переменился: лицо обрюзгло, вспушки под глазами, седой бобрик поределых волос, и одет не так опрятно, как к тому привыкли, — в стародавний заброшенный сюртук.
Николай Дмитриевич в последние годы мало-помалу отходил от дел, в горячие события не ввязывался, от срочных поездок отнекивался: «Пусть Стрекаловский или Большаков, они молодые, бойкие, пусть свой хлеб отрабатывают».
Татьяна Дмитриевна, уловив тяготение брата к мирной домашней жизни, привлекла его к своим занятиям. Подсунула книжки, картинки, каталоги по садоводству, и теперь уже трое в доме, считая Петра Яринского, когда он не в ездках, с усердием выращивали овощи, плодовые деревья, ягодные кустарники и цветы. Сад развился обширный, густой, и дом утопал в плюще, вьюнах и глициниях.
