В «Санкт-Петербургских ведомостях» в июле того же года появились первые бутинские путевые заметки. Они посылались оттуда, из-за океана, с «места событий». Бутин брался за перо, переполненный впечатлениями, не остывший от поездки, встреч с людьми. Он садится за стол в удобном чикагском отеле, пристраивается к тумбочке в какой-нибудь незамысловатой гостинице крошечного городка. Или, ночуя в конторе рудника, использует бюро какого-нибудь служащего. Или, получив приют в попутном ранчо, подсаживается к подоконнику. И пишет свои «Письма из Америки».
— Пишите обо всем так, как вы видите и понимаете, — напутствовал его перед отъездом Валентин Федорович Корш. — Пусть горькое будет горьким, а верное верным.
Тогдашний редактор «Санкт-Петербургских ведомостей» был человеком независимых взглядов, натурой благородной, правдивой. И весьма неугодной высшим сферам.
Это была пора неудержимо бурного развития Штатов. Все в этой стране росло, развивалось, увеличивалось, расширялось, удлинялось, прибавляло на глазах. Выпуск стали, сборы хлебов, длина железных дорог, численность населения.
«В Америке, — писал Бутин, — все стороны общественной жизни неудержимо стремятся вперед, захватывая, путая и безжалостно коверкая на своем пути многое хорошее из старого житья-бытья... Путешественник собьется с толку и легко растеряется в хаосе идей, взглядов и убеждений, господствующих в Америке. За океаном много хорошего дают семена, приносящие в Европе разве только шишки да фиги, но вместе с тем в Америке иногда плохо идет то, что приносит у нас добрый плод... Америка — страна далеко не установившаяся, и всякое предсказание, что ее ожидает, будет по меньшей мере смелым...»
Он не проходит мимо технических чудес Америки, но смотрит на прогресс Штатов не только глазами «русского горного инженера», но и глазами русского гражданина, сына своего отечества.
Дешевку, пошлость, показное, ничтожное, размалевку, декорацию замечает мгновенно. И не принимает.
«В весьма роскошных залах (гостиниц) вы можете, независимо от ваших комнат, принимать гостей или наслаждаться кейфом. Тут собираются дамы и угощают вас музыкой. Впрочем, часто с фальшивыми нотами. Вечером устраиваются танцы, в выполнении которых нет ни жизни, ни грации».
Сидя в таком холле, слушая пение и музыку и наблюдая танцующих, Михаил Дмитриевич невольно переносился в родной город, не по железной дороге, а ямщицкой гоньбой. Сидя одиноко в холодно-роскошной зале, он видел свой теплый дом, где предметы истинного искусства, и прислушивался к своему оркестру, к хору — нет ни одного фальшивого звука, ни одной неверной ноты, — куда тутошним любителям до нашего Маурица, до чудесного пения госпожи Леоновой, очаровательной Дарьи Михайловны, которой восхищались Мейербер, Глинка и Мусоргский и которой аплодировали Вена и Париж! И она пела у них в Нерчинске и, восхищенная оркестром, поцеловала нашего скромника Маврикия! И куда искусней, благородней и прочувствованней танцует наша публика в зеркальном зале — мазурку Шопена и вальсы Глинки! И он испытывал и гордость и радость, что у него есть Нерчинск, есть Мауриц, есть Зензинов, что он хотя не скоро и дальним путем, но вернется в родной край, и все узнанное им здесь, все доброе, все полезное, все, что улучшает труд, жизнь, быт людей, — он вложит и применит, и на это пойдут нынешние капиталы его и те, что еще наработает он своим умом и деятельностью. Вот железные дороги, как же нам нужны, нам, сибирякам, особенно, без этого мы далеко от Америки отстанем! И нашим Кулибиным и Коузовым с их смекалкой и энергией надобно дать вольную дорогу, лаборатории, приборы, помощников... Нет, мы не набобы и не раджи, мы русские, ищущие пути, и тут простаки Вильсоны заблуждаются... Кстати, они обещали приехать за ним и увезти в свое ранчо... И еще, кстати, надо повидать друга ситного — господина Линча!
Все интересует, все волнует Бутина в Америке — фабрики, горное дело, фермерское хозяйство, образование, нравы, обычаи, в нем нет ничего от равнодушного наблюдателя.
И, разумеется, привлекало его искусство, в особенности живопись, музыка и любимый сердцем театр — что играют, как играют, что за публика театральная здесь? Это занимало его в течение всего путешествия по Новому Свету.
«Театров в Нью-Йорке до пятнадцати, но все они небольшие и не отличаются изяществом. Оркестры плохие, вкус публики развит мало, часто аплодируют тому, что не заслуживает внимания... Картинные галереи так незначительны, что о них не стоит упоминать...»
Скорее всего, именно в этой поездке родился замысел учреждения в Нерчинске музея, своего, бутинского! Замысел, осуществленный много позже, когда в силу обстоятельств Бутин получил возможность заняться этим... И здесь он дал себе клятву: каждый лишний рубль — для постройки школы!
Бутин в своих письмах из Америки, сам того не ведая, дал не только живую фотографию страны, но нарисовал и свой собственный портрет. Мы видим наблюдателя американской жизни — не бесстрастного, не равнодушного, но заинтересованного и вдумчивого. Настроенного к американцам дружелюбно, сочувственно, но не захлебывающегося от восторга. Не робкого и покорного ученика, а зрелого мастера, со своими взглядами и своим жизненным опытом, умеющего отделить зерна от плевел. И мы видим истинного русского интеллигента, стремящегося к правде, справедливости и ненавидящего эгоизм и корысть...
«Горько разочаруются те, кто приедет сюда за обогащением; здесь нужны крепкие мускулы, чтобы таскать кирпичи и бревна, а заработать два доллара в сутки; нужно и знание языка, иначе можно умереть с голоду, и о вас никто не позаботится. ЗДЕСЬ ВСЯКИЙ ЗАБОТИТСЯ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО О СЕБЕ... ДЕНЬГИ ТУТ НА ПЕРВОМ МЕСТЕ...»
Эти слова принадлежат не русскому революционеру, не Герцену и не Горькому. Это сказал русский капиталист, золотопромышленник и купец Бутин, имевший счастье быть учеником декабристов, искавший свой путь служения народному благу. У России своя дорога.
«Русскому мужику Америка не может представить поле для колонизации, а Сибирь, по характеру местности и внутреннему богатству, имеет громадное сходство с Америкой». В этих словах и призыв, и вера, и пророчество!
31
Бутин не скрывал своих впечатлений и раздумий ни от Линча, приехавшего в Колорадо, в маленькую гостиницу Джорджтауна повидать своего строптивого и неуступчивого сибирского знакомца, ни от Вильсонов, у которых несколько дней русский «набоб» прогостил в их ранчо на юге Канзаса.
Линч поездил с Бутиным по рудникам, приискам, шахтам, знакомил с инженерами и предпринимателями, неизменно называя Бутина то «русским магнатом», то «богатейшим золотопромышленником», добавляя за этим: «талантливый инженер, мой друг» или «дельный парень, русский американец!» — в таком духе. Бутин порою останавливал Линча, а тот, похлопывая его по плечу, посмеивался: «Дорогой Микки, не будьте тюленем, у нас без рекламы ни шагу! В любом захудалом городишке пиво самое лучшее в стране, самые лучшие бифштексы и куры, гостиницы, девушки и прочее. Что касается вас, то вы рекламу заслужили! Я верю в вас, хотя вы свою железную дорогу решили строить без меня!»
