– Все спокойно. Никто к городу не подходил, разъезды рыщут окрест и день и ночь. Обозы без помех приходят. Дважды разбойнички пытались шалить на Галицкой дороге, так я их усмирил. Шестерых посекли, троих на дубах вдоль дороги повесили, чтобы неповадно было. Вот уже который день тихо в тех местах. Старосты поговаривают, ушли остатки ватаг. Кто в другие леса, кто по домам.
– Хорошо, воевода, – кивнул Владимир. – С дороги передохну да за стол сяду, тут ты мне все обстоятельно и перескажешь. Если кто из общинных старост в городе сейчас есть, ты задержи их, пусть утром у меня соберутся. Говорить с ними хочу.
– Все исполню, княже, – прижав правую руку к груди, заверил Кречет.
– А скажи-ка, воевода, – боярин Глызарь передал повод коня отроку и тоже подошел к князю. – Давно ли прибыл из Чернигова посыльный князя? Муромец должен был приехать с грамотой к тебе.
– Два дня назад и прискакал! И грамотку ту я получил. Все исполнил, как велено.
Владимир посмотрел на боярина Ивана с досадой. Нашел, мол, время для таких пустяков. Тут дела поважнее обсудить надо срочно, а он про пустую грамоту, что уговорили его отправить в Киев из Чернигова. Не понял Владимир и взгляда воеводы Войтишича, которым тот боярина одарил. Глянул быстро и отвернулся, покручивая ус. И тут раздался голос, прокатившийся по двору как гром среди ясного неба:
– Тут я, княже, тут я, боярин Иван!
Все обернулись и увидели, как к княжьим хоромам идет Муромец, щуря глаза. Борода на скулах ходуном ходит, желваки играют. И ведет он какого-то человека, придерживая за плечо.
Мужик под рукой Ильи горбился, бегал глазами по рядам дружинников и горожан, что пришли встречать рать из похода. Илья подошел, стиснул плечо мужика и, приложив руку к своей груди возле сердца, заговорил:
– Прости, княже, что беспокою тебя с дороги, только измена вокруг тебя вьется, к ногам твоим подбирается, укусить хочет и тебя, и тех, кто тебе верен, кто с тобой за землю русскую бьется.
– О чем ты? – спросил князь, пока никто не решился перебить и с вопросами сунуться.
– Вот он! – Илья подтолкнул вперед Трифона. – Готов на кресте поклясться и милости просить твоей, княже. А вина его в том, что со своими дружками послан был меня в дороге убить и грамотой твоей завладеть. Других я всех побил в честном бою, а этого, что у них старшим был, с собой привез. Обещал он мне показать, кто из ближних тебе, княже, велел ему это злодейство учинить.
Зашумели дружинники и горожане. Владимир поморщился, как от зубной боли, и замахал рукой, призывая к тишине. Воевода Роман тоже повернулся к воям и зычно прикрикнул на них.
И в этот момент, неожиданно для всех, и прежде всего для самого Муромца, боярин Глызарь выхватил саблю.
– Так смертью карать! – выкрикнул боярин и рубанул Трифона наискось по голове.
Илья вскрикнул и бросился вперед, но было поздно. Разбойник упал, зажав голову руками; между пальцев бежала кровь, заливая грудь. Муромец подхватил Трифона, но тот уже не стоял на слабеющих ногах.
– Все знать должны, – вытирая пучком травы окровавленную саблю, заявил боярин, – что за злодейство кара у нас одна. Никому не спустим, никто не смеет княжеских гонцов трогать да на княжеское добро посягать безнаказанно.
– Эх, Иван, – покачал головой Владимир и шагнул назад, чтобы кровь убитого не залила его сапоги. – Что ж ты делаешь? Как же без суда моего ты решился? Ведь у каждого право есть в свою защиту слово молвить, а ты его, как собаку.
– А он знал, что сделал! – прорычал Илья, теряя терпение. – Ведь он узнал тебя, боярин Иван! Он тебя узнал, а ты его убил!
– Как ты смеешь, мужик, на меня хулу наводить? – зло прошипел Глызарь, не убирая саблю в ножны.
– А ну-ка, остановитесь оба! – приказал Владимир.
Илья смотрел на саблю, на которой еще виднелась кровь, смотрел в глаза боярину. Глызарь зло щурился и ждал. И сейчас же вспомнились убитые дружинники, вспомнилось злое лицо князя Олега, который грозил половецким войском; вспомнилось, как они все в Чернигове в ту ночь ждали приступа, ждали, что польется кровь, полетят головы, будут русичи рубить друг друга, а половцы будут смеяться. А потом кинутся грабить опустевшие селения. Злость и обида застлали глаза Илье.
И, рванув из ножен саблю Святогора, Муромец ринулся на Глызаря. Полыхнул клинок над головой в свете заходящего солнца розовыми узорами, как кровью брызнул. Ахнула и попятилась толпа. Боярин Иван присел от ужаса на подкосившихся ногах и загородился саблей. В его глазах мелькнул смертельный страх, еще бы миг – и сабля Святогора разрубила его от плеча до пояса.
Илья почувствовал, что ноги его не идут, что руки не слушаются. Мелькнула, как холодом окатила, мысль: не хворь ли снова на него нашла, не откажут ли ноги снова служить ему из-за грехов совершенных. Не сразу он понял, что на одной руке у него повис Сила Чеботок, на другой – сотник Алекса. И что двое дружинников кинулись Илье под ноги, пытаясь удержать его.
– Не делай этого, дружбой нашей молю тебя, не делай! – от напряжения хрипел в ухо Чеботок, пытаясь удержать руку Муромца с саблей.
– Остановись, Илья Иванович, – сипел во второе ухо Алекса. – Убьют ведь тебя, убьют.
– Эх, боярин! – проревел Муромец. – Кровью свою вину подтвердил. Как же можно князю Владимиру служить и такое зло творить?! И ты, княже, неужели не видишь, какие ядовитые змеи у ног твоих вьются, только и смотрят, как укусить. Ждут, когда подскажут им изменники или степняки.
– Илюша, молчи, – горячо шептал Чеботок. – Остановись, мы тебе поможем, ты, главное, остановись. В погреб тебя сажать будут, так ты соглашайся, сам иди и не говори более ничего. Замолчи, ради Христа!
Посмотрев по сторонам, Муромец понял, что вокруг него стало просторно, как в поле. Дружинники, увидев разъяренного Илью, отбежали подальше. Только несколько гридней, бледных как смерть, стояли с саблями в руках, закрывая Владимира.
Илья усмехнулся горько и с лязгом вогнал саблю назад в ножны. Говорить было больше не о чем. Хорошо, что друзья остановили, не дали свершиться греху. Тут князь решать должен, его суд тут выше всех прочих. Да только видит ли он, понимает ли, что вокруг него происходит?
– Оружие отдай, Илья, – в полной тишине прозвучал властный голос князя. – За дерзость твою, за оскорбления, нанесенные в моем присутствии, голову тебе надо снять. Но я не дам гневу завладеть разумом. Сядешь в погреб и будешь сидеть там до тех пор, пока не остынешь, пока я не решу твою судьбу. Очень сильно ты меня сегодня разозлил. Пока речи говорил недозволенные, я терпел. Но когда ты за саблю схватился и смертью моим ближним боярам и советчикам стал грозить, мое терпение закончилось. Вон с глаз моих! Запереть его! И не напоминать мне об Илье Муромце до тех пор, пока я сам его имени не назову!
Глава 7
Илья ходил из угла в угол, и под сводчатыми потолками отдавались эхом его тяжелые шаги. Он потирал ладонь о ладонь, растирал плечи, пытаясь согреться. Он провел здесь уже две ночи и понял, что ему грозит скорее смерть не от голода, а от холода. Вот и снова в маленьком слюдяном окошке стало темнеть. Третья ночь скоро опустится на Киев. И снова Илья будет просыпаться среди ночи на голой лавке, вскакивать и приседать, махать руками и ногами, разгоняя кровь, согревая свое могучее тело.
