— Спать!
Пётр увернул висящую над столом керосиновую лампу. Камера погрузилась во тьму, полную шёпота, шорохов, кряхтенья и вздохов.
Ночь тянулась неимоверно медленно. Уже привыкшие к превратностям судьбы и пакостям начальства, все опасались, что там, в далёком-далёком Питере, насыщенном другими сногсшибательными событиями, легко могли забыть о каких-то каторжниках затерянного в тайге Александровского централа... Даже вспоминали девятьсот пятый год и ночной расстрел заключённых Бутырской тюрьмы. От лихорадки напряжения многих тянуло к ушату с водой или параше. Петра донимало то и другое. Не выдержав, стрельнул у Дмитрия закурить. Камера тут же облегчённо задымила до утреннего свистка и надзирательского приказа:
— Становись на поверку!
— О-ох, последнюю ли?.. — судорожно зевнул Леонид, после чего старательно перекрестил рот.
Едва успели выцедить пустой кипяток, для солидности именуемый чаем, возник сияющий Тимофеев и срывающимся голосом выдохнул:
— В Иркутский Исполком пришла телеграмма Керенского освободить всех политических! Сюда едет прокурор!
Что тут началось... Кажется, потолок выгнулся куполом от единого вскрика:
— Ур-ра-а-а! Воля!! Во-о-о-ля-а-а!!! Домо-о-ой!!!
Глядя сквозь решётку на ликующих каторжан, сердобольный надзиратель испуганно бормотал:
— Што с людьми-то деется... Упаси боже, так и слободу можно не увидать...
Когда все относительно успокоились, вытерли счастливые слёзы и прикинули первые шаги на свободе, Леонид вспомнил о библиотеке:
— Товарищи, забрать бы её надо. Хотя бы научные книги.
— Действительно, товарищи, как же быть с библиотекой? — поддержал его Пётр. — Не оставлять же на карты шпане.
— Заберём все научные книги! — единодушно согласилась камера.
Пётр попросил надзирателя позвать Фабричного.
— Павел, наша камера постановила увезти научные книги.
— Вот хорошо-то! А как это сделаем?
— Ты отбери их. Каждый возьмёт по нескольку штук. Вот и вынесем.
— Ладно. Прекрасно!
А Петра уже звали солдаты, сплошь облепившие решётки своих камер. Они затравленно спрашивали:
— Нас как же, выпустят или нет? Неужто вы уйдёте и бросите нас тут гнить?!
Пётр ещё сам не знал, что предпринять. Посоветовался с Тимофеевым, предложив:
— Пусть их пока хотя бы в армию заберут, что ли. Ты настаивай на этом перед Исполкомом.
К счастью, в Иркутске одобрили дельное предложение и вернули уже спасительной для солдат телеграммой. В ответ они так браво рявкнули «ура», что немцы наверняка приняли этот боевой клич за внезапную атаку новой части и бросились врассыпную.
Тем временем, чтобы не терять его зря, надзиратель позвал в дежурную комнату снимать кандалы. Хлынули туда звенящим весенним потоком. Недалеко от лестницы Пётр внезапно учуял божественный запах, который заставил поперхнуться слюной. Не утерпев, заглянул в художественную мастерскую, где пекли оладьи! Мастеровые каторжане тут что-то зарабатывали за свой труд. Вот и поставили с вечера огромную кастрюлю теста. А сейчас на трёх сковородах творили пиршество в честь долгожданной свободы! В последний раз оладьи пекла мать, провожая его в армию. Почти забытый аромат обжигал ноздри, кружил голову, живот истошно взвыл на разные голоса. Пётр взмолился:
— Дорогие товарищи, за одну-единственную оладушку меняю весь обед!
Прекрасно зная ему цену, мастеровые улыбнулись. Петра они тоже знали. Тем более — Магдюк, орудующий у печи. Он-то и сыпанул в миску прямо со сковороды благоухающие, аппетитно шипящие, необыкновенно поджаристые оладушки. Пётр сомлел от неожиданности. Растерянно повёл глазами.
— Это тебе, тебе, — пояснил щедрый Магдюк. — Они своё ещё наверстают.
Мастеровые согласно кивнули. Пётр проглотил угощенье, словно в детстве — сосульку. Заодно проглотил все благодарные слова. Поэтому с невольными слезами лишь поклонился благодетелям и тихо притворил за собой дверь. Уже в коридоре одумался, как случилось такое беспардонство... Дёрнулся вернуться, чтобы исправить оплошку. Но — замер. Ведь люди могли подумать, будто посягает на добавок. С досадой махнул рукой.
Тут с лестницы повалили на прогулку весело галдящие солдаты. Окружили его, давай за спасенье благодарно тискать, обнимать, как прикладами, хлопать кто по чём. Каждый старался посильней выразить свои чувства. Пётр взвыл:
— Тише, черти! Изувечите напоследок!
Тогда его подхватили и несколько раз кинули к потолку. С кружащейся головой, оглушённый сплошным рёвом, избитый, Пётр не успел очухаться, как навернулся озабоченный Павел и потащил в библиотеку показывать целый штабель увязанных книг:
— Вот какое богатство! Разве одной камере с ним управиться?
— Скажу ещё солдатам. Да ты сам предложи другим камерам. Все же читали.
— Как-то неловко навяливать обузу.
— Ах ты, красна девица, — ласково приобнял его Пётр. — Так поручи это помощникам. Пусть порадеют напоследок.
— И верно... От радости котёл совсем не варит...
Ещё потолковали о всяких разностях да кто теперь куда двинется. Павел оказался москвичом. Пригласил, коль случится оказия, навестить его родительский дом на Покровке. С тем и расстались. Пора же снимать кандалы! По конторскому коридору странной походкой, словно на ходулях, медленно ковылял с поникшей головой Леонид. Зачем-то придерживался за стену. Пётр щекотнул его в бок.
— Всё, сдал казённое добро?
— Аг-га... — кивнул он со слезами. — А ты где шатаешься? Никак решил оставить их на память?
— Да вот Павел...
— Дуй. Там уже никого. Я последний...
Сивобородый тюремный кузнец был действительно мастером своего дела, расковав за какие-то полчаса целую камеру. Сиял... Ещё бы, всю жизнь обездоливал каторжан, а ныне снимал с души тяжелейший грех. Попыхивая трубкой, дружески подмигнул медвежьим глазом:
— Ну, будя звякать... Железа, бают, в казне мало. На штыки уже не хватает.
— Принимай, отец, жертвую! — Пётр поднял правую ногу.
Кузнец ловко пристроил на небольшую наковальню отполированный штаниной бугель, точно прицелился острым зубилом.
— Ну, господи, благослови... Видит бог, люблю расковывать... Как на волю человека выпущаешь!..
Тяжёлым молотком он мягко стукнул по зубилу, мигом срезав толстую заклёпку. Раскрывшееся кольцо звякнуло о пол. Тоже всего секунда понадобилась для второго. Пётр одновременно расстегнул прилипший к пояснице ремень с цепью и, невольно подпрыгнув от радости, — опрокинулся навзничь. Уже отвык даже стоять без полупудового груза цепи. Смущённо вскочил. Ноги опять норовили выскользнуть из-под тела. Для опоры ухватился за угол шкафа, осторожно шагнул раз-другой. Привыкшие к постоянному напряжению, ноги облегчённо вскидывались. Все необходимые слова опять вылетели из чумной головы. Спазма перехватила гордо. Сами брызнули слёзы. Пётр стиснул обеими руками жёсткую, волосатую лапу кузнеца, который счастливо балагурил:
