Коснувшись рукой щеки, я чувствую, что на ней отпечатался рисунок обивки тахты.
– Где Эбби? – спрашиваю я. Не помню, как заснула минувшей ночью, помню только, что Уэйд и Бринн спорили по поводу того, мог ли Хэггард знать про Лавлорн, мог ли он действительно быть тем человеком, который помогал Саммер писать фанфик, а потом я закрыла глаза, всего на несколько минут, и оказалась не на тахте, а в лодке. В какой-то момент мне показалось, что рядом находится Оуэн – показалось, что он касается моих волос и что-то шепчет – но, скорее всего, это тоже было частью сна.
– Должно быть, Уэйд завез ее домой по дороге на работу, – сказала Бринн. – Когда я встала, их уже не было. Вероятно, они не хотели тебя будить, – быстро добавляет она, видя, что я задета. Бринн выглядит прекрасно – настрой бодрый, темные волосы собраны в пучок, являющий собой эффектный художественный беспорядок, как будто спать на полу, подложив под голову вместо подушки сложенную толстовку, – это часть ее стратегии достижения успеха. Она протягивает мне пенополистироловый стакан с кофе, слишком сладким и светлым от сливок. – Тебе надо заправиться кофеином, – говорит она. – Сегодня мы прищучим Хэггарда.
– Сегодня? – Я чуть не выплевываю кофе. – Ты хочешь поговорить с ним уже сегодня?
– А какой смысл ждать? – спрашивает она.
Я смотрю на Оуэна – смотрю по старой привычке, оставшейся с тех пор, когда я могла ожидать, что он согласится со мной, когда по его прищуру, по подергиванию его губ могла ясно понять, о чем он думает, когда нам не нужно было говорить, потому что мы просто понимали друг друга – но он просто вздыхает, запустив руку в волосы.
– Она права, – говорит Оуэн, и только по его голосу я могу определить, насколько он устал. – Я просто хочу, чтобы все это закончилось. Наконец.
А что потом? – едва не говорю я. Потом Оуэн отправится в университет моей мечты, дом Уолдмэнов будет продан, и я потеряю его навсегда – потеряю моего прекрасного, умного Оуэна, похожего на горящую спичку, полного жизни и огня. Потом Бринн сделает то, что собирается, что бы это ни было, а мы с Эбби так и застрянем в Твин-Лейкс, и никто не будет поздравлять нас, никто не назовет нас героями. И это будет все, конец пьесы, занавес упадет, балерины уедут домой, а в театре только и останутся, что липкие пятна от газировки и набросанный мусор.
Тогда я останусь такой же одинокой, а может быть, еще более одинокой. Потому что на сей раз у меня уже не будет надежды на то, что Оуэн когда-нибудь вернется домой и мы начнем все снова.
Глядя в зеркало в ванной комнате, я едва узнаю свое лицо. Я кажусь себе худой и старой. Мои глаза запали. Интересно, как бы сейчас выглядела Саммер, если бы осталась жива – со всеми этими густыми белокурыми волосами и персиковой кожей. Я нахожу наполовину использованный тюбик зубной пасты в выдвижном ящике, где, кроме пасты, больше ничего нет, пальцем чищу зубы и, кое-как пятерней расчесав волосы, укладываю их в пучок.
Что же мы скажем мистеру Хэггарду?
Помните девочку по имени Саммер Маркс? Какая глупость. Конечно, он ее помнит. Все ее помнят. И он был на церемонии поминовения.
Мистер Хэггард, мы знаем, что вы сделали с Саммер.
Мистер Хэггард, скажите нам, что вы знаете о Лавлорне?
Я очень тихо шепчу эти слова в ванной. Здесь они звучат несерьезно и безобидно. Даже мелодично. № 44. Слова имеют разное значение для разных людей в разное время и в разных местах.
Из окна я вижу темную машину – что-то типа лимузина из тех, что обслуживают аэропорты. Машина въезжает в ворота и исчезает из поля моего зрения. Секунду спустя в дверь ванной начинает громко стучаться Бринн.
– Миа, – шепчет она.
– Что? – говорю я, открывая дверь. На лице ее написана такая паника, какой я еще не видела. – Что случилось?
Но тут из парадного вестибюля доносится мужской голос:
– Оуэн, ты дома?
Я сразу же узнаю этот голос, даже после стольких лет.
Мистер Уолдмэн вернулся в свой дом.
Бринн выходит в вестибюль, держась за моей спиной, как будто ожидает, что мистер Уолдмэн может в любой момент начать стрелять, и хочет заслониться мною, как щитом. Мистер Уолдмэн изменился почти до неузнаваемости. В основном я помню его, словно исходящий из невидимого тела – голос, невнятно говорящим нам из-за запертой двери, чтобы мы замолчали и пошли погулять. Тогда он был не то чтобы толстым, но рыхлым. С расплывчатыми очертаниями. Его подбородок мягко переходил в шею, шея – в грудь, грудь – в складки живота. Глаза у него были мутные, они, похоже, не могли сфокусироваться на каком-то одном предмете и постоянно перебегали на что-то еще.
Но теперь мистер Уолдмэн весь состоит из острых углов: коротко подстриженные волосы, поджарая фигура, такая же, как у Оуэна, великолепно очерченная нижняя часть лица. Хотя на нем сейчас джинсы, футболка и поверх нее блейзер, он выглядит как человек, привыкший к тому, что другие подчиняются. То, что в нем было сломано, какая-то старая рана, за эти пять лет, похоже, зажила.
– Папа. – Оуэн, застыв, стоит в дверях гостиной, пытаясь загородить своим телом царящий там беспорядок.
– О боже. – Мистер Уолдмэн видит фингал Оуэна. – Что тут произошло?
– Пустяки, – поспешно говорит Оуэн. – Просто глупая драка.
– У тебя ужасный вид, – замечает мистер Уолдмэн, затем смотрит на Бринн и на меня, щурясь и растерянно улыбаясь. – Привет.
Бринн выглядит как человек, пытающийся заглотнуть живого угря. Я тщусь поздороваться, но вместо слова «привет» выдавливаю из себя только его последний слог.
– Я ожидал тебя только в пятницу, – говорит Оуэн.
– Я рано закончил дела и хотел сделать тебе сюрприз. Сел на ночной самолет из Лос-Анджелеса. – Глядя на нас с Бринн, он теряется все больше и больше. – А вы…
Оуэн засовывает руки в карманы и пинает что-то невидимое, скребя подошвой по полу.
– Папа, это Миа и Бринн. Ты же помнишь Миа. – Он избегает смотреть на меня, и мне приходит в голову, что он смущен. В висках гулко стучит кровь. Раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре.
– Миа. Ну конечно. Миа. И Бринн. – Но на сей раз, когда мистер Уолдмэн пытается улыбнуться, он только морщится и поворачивается к Оуэну с немым вопросом: Зачем?
– Это было что-то вроде встречи старых друзей, – выпаливает Бринн. – Но мы уже закругляемся.
Внимание мистера Уолдмэна переключается на бардак в гостиной – полистироловые стаканы из-под кофе, пустые миски из-под чипсов.
– Что здесь было? – спрашивает он. – Прошла еще одна буря, о которой я не слышал?
Я протискиваюсь мимо Оуэна и хватаю листки один за другим – одни из них сухи, как прошлогодние листья, другие сыроваты, как будто хранят на себе следы потных ладоней. Я небрежно собираю их в кучу, не обращая внимания на отзвуки старого страха: теперь они сложены не по порядку, мы никогда не сможем сложить их как надо, Саммер будет ужасно зла.
