Акции… Пользуясь тем, что никто не видит его лица, Иларион скорчил презрительную гримасу. «Мы умные люди, — подумал он. — Культурные, грамотные. Мы придумали массу слов, при помощи которых можно грамотно описать самые отвратительные, страшные и извращенные вещи и поступки. Не дерьмо, а фекалии. Не массовая резня, а акция. Не колониальная война, а контртеррористическая операция. Не карательный отряд, а подразделение специального назначения. Не удачливый мошенник, а крупный бизнесмен или, пуще того, олигарх. Не наемный убийца, а агент по особым поручениям… И так далее, до бесконечности. Хорошенькая дикторша по телевизору так и сыплет учеными терминами, и даже бровью при этом не ведет. А ведь перескажи ей то же самое простыми словами, так ее же, беднягу, наизнанку вывернет прямо перед камерой…»
Каюта, в которой обитал командир сторожевого катера Кривоносов, оказалась узким железным ящиком, в котором только и помещалась что откидная койка, стол под иллюминатором, книжная попка да привинченный к полу вращающийся табурет. На столе поверх каких-то бумаг и морских карт валялся обложкой кверху детектив Агаты Кристи, с которым соседствовала пустая пепельница, издававшая резкий запах никотинового перегара.
Кривоносов сидел на койке, нетерпеливо барабаня пальцами по краю стола Вид у него был хмурый и в то же время заинтригованный. Старшина, не утруждая себя уставными телодвижениями, буркнул: «Привел», а конопатый Краюхин, пыхтя, поставил у двери чемодан и удалился, тряся онемевшей кистью. Кривоносов посмотрел на Илариона, на чемодан, а потом на стоявшего в дверях старшину.
— Свободен, — сказал он. — Дверь хорошенько закрой. И скажи там, чтобы ко мне со всякой ерундой не бегали. Ну, — продолжал он, повернувшись к Илариону, — докладывай. И не надо скалить зубы, радоваться нечему. Менты на берегу рвут и мечут, начальству моему все телефоны оборвали, но добились, чтобы я за тобой пошел… Говорят, что никакой ты не журналист, а вообще неизвестно кто.
— Это точно, — со вздохом признался Иларион, — не журналист…
— А удостоверение? Ты же мне удостоверение показывал, интервью брал… снимки, мать твою, делал!
— Удостоверение липовое, — сказал Иларион, — интервью мне было нужно для дела, а снимкам грош цена, потому что в твоем корыте только одна военная тайна — год постройки. Даже не год, а, пожалуй, век…
— Так, — неожиданно спокойно сказал Кривоносов. — Это надо понимать как признание в военном шпионаже или как-нибудь еще?
— Дай закурить, — вместо ответа потребовал Иларион. — Мои размокли, а пойманных шпионов на допросе полагается угощать сигаретами и водой из графина. Ты что, кино про разведчиков не видел?
Кривоносов хмыкнул и бросил на стол пачку сигарет. Графин, на три четверти наполненный прозрачной жидкостью, он почему-то сначала переставил подальше от Забродова, а потом и вовсе убрал со стола. Иларион ухмыльнулся: на этом судне, как и на множестве других, навигационные приборы, аппаратура связи и масса иного оборудования в глаза не видели спирта, которым их, по идее, должны были регулярно протирать.
— Короче, — сказал Иларион, прикуривая от поднесенной Кривоносовым зажигалки, — прошу учесть, что шутки кончились. Протокола, слез, раскаяния и перечисления явок и фамилий не будет.
— А что будет? — с осторожным интересом спросил Кривоносов. — Ты, вообще, кто такой?
— Частное лицо, — ответил Иларион. — Обыкновенный военный пенсионер, которому требуется твоя помощь.
— Слушай, ты, лицо, — начиная закипать, сказал капитан-лейтенант. Если мы с тобой вместе пили, это не значит…
— Не значит, — быстро согласился Иларион — Дело не в том, кто с кем пил, а в том, кто зачем сюда приехал. И откуда. И по какой причине. И по чьей просьбе.
— Ну и зачем, к примеру, ты сюда приехал?
Иларион в последний раз окинул собеседника оценивающим взглядом, глубоко затянулся сигаретой, потом поманил Кривоносова пальцем и, когда тот подался вперед, негромко сообщил:
— Не за чем, а за кем. Да твоим лучшим другом. За господином Набуки.
Глава 12
День уже клонился к закату, когда в бухту осторожно вошел сторожевой катер Кривоносова. Коротко взвыла сирена, винты, отрабатывая назад, взбили под кормой густую тучу брызг и пены, и сторожевик осторожно подвалил к причальной стенке. Заскрипели, смягчая удар, резиновые кранцы, и на пирс с металлическим лязгом упал трап.
В конце пирса виднелся стоявший нараспашку милицейский «уазик», возле которого топталось несколько фигур с автоматами. Фигуры участников комитета по торжественной встрече казались громоздкими и неуклюжими из-за напяленных поверх серой милицейской формы пятнистых бронежилетов. Когда один из матросов сторожевика, соскочив на пирс, принялся обматывать брошенный с катера конец вокруг причальной тумбы, от группы милиционеров отделилась фигура уже знакомого Илариону старшего лейтенанта. Старлей был без автомата, но тоже в бронежилете, и руку он демонстративно держал на кобуре, которая висела у него на животе, как у офицера вермахта.
— Вся королевская рать, — пробормотал Кривоносов и бросил окурок в узкую щель между бортом катера и причалом, где беспорядочно плескалась покрытая слоем мелкого плавучего мусора зеленоватая вода.
— Хорошо, хоть каски не надели, — ответил ему Иларион. — А то, ей-богу, я бы побоялся на берег сходить: а вдруг палить начнут?
Капитан-лейтенант мрачно усмехнулся. Ему, конечно, не впервой было действовать на свой страх и риск, но сейчас между ним и его новым союзником оставалось много недосказанного, а дело как-никак грозило обернуться крупным международным скандалом. Кривоносов давно мечтал насыпать господину Набуки соли на хвост, но ему было далеко не безразлично, каким именно образом Забродов намеревается это осуществить. Честный служака, военный моряк, Кривоносов с подозрением относился ко всякого рода шпионским штучкам и секретным миссиям, в особенности к тем, которые осуществляются «частными лицами» наподобие этого липового корреспондента «Красной звезды».
— Может, все-таки скажешь, что у тебя в чемодане? — спросил он без особой надежды.
— Я не могу, — ответил Иларион. — Ведь на самом деле ты этого не хочешь. Ну подумай: ведь не хочешь же? Меньше знаешь — крепче спишь.
— А если я сам туда загляну? Без спроса, а? — Забродов пожал плечами.
— А мне плевать. Заглядывай на здоровье. Я теперь человек штатский и хранить все эти вонючие тайны вовсе не обязан. А вот ты, Леша, обязан, так что я, если разобраться, о тебе забочусь. О твоем, браток, психическом здоровье. И не только о психическом. Эта штука, — он махнул рукой куда-то в сторону палубной надстройки, — срока давности не имеет. Вот выйдешь ты на пенсию, поедешь с друзьями на рыбалку, выпьешь пару стаканов, и захочется тебе приятелей удивить, рассказать им, как ты с этой хреновиной в чемодане через пролив ходил. Раз стерпишь, два промолчишь, а на третий возьмешь да и расскажешь. Друзья посмеются, скажут — травишь, мол, Алексей Степаныч, а ты назавтра проснешься в комнате без окон, без дверей и будешь долго объяснять вдумчивым дядям в штатском, при каких это обстоятельствах ты эту штуку видел. Это в лучшем случае. А в худшем можешь вообще не проснуться.
