– Это же Юни! – воскликнула Августа.
Я отнёс Хенрику весь альбом, и вместе мы отобрали кучу фотографий. Юни младенцем, Юни двухлеткой в памперсах, фото первоклашки, фото с конфирмации и много-много других. На большинстве фотографий Юни улыбалась и даже смеялась, ведь такой она и была. На фотографиях Юни была такой, какой я её помнил.
На фотографиях улыбалась не только Юни, но и остальные. Вот Юни в объятиях мамы, вот Юни играет в бадминтон с папой, а вот Августа сидит у Юни на плечах, а тут мы с Юни в её кровати ранним утром, взлохмаченные со сна.
Августа подбежала к открыткам, сняла несколько штук и стала рассматривать.
– Какие красивые! Очень красивые!
Мама с папой ничего не говорили. Они молча обходили гостиную, останавливались у каждой фотографии и гладили её пальцами, гладили улыбку Юни.
Августа собрала целую стопку фотографий.
– Можно мне взять эту? И эту! И эту!
– Да, конечно, – проговорил я. – Пожалуйста!
Августа расплылась в улыбке.
– Спасибо!
Мама с папой по-прежнему молчали.
Я встал.
– Если хотите, вы тоже можете взять себе несколько, – сказал я им.
Они не отвечали. Просто ходили от одной фотографии к другой с вытянувшимися лицами. Сердце у меня в груди билось сильно и часто. Они, наверное, и не думали ничего говорить. Они, наверное, так ничего и не поняли. Пожалуй, мне стоит поднажать.
– Я пытался делать так, как вы говорили, – произнёс я. – Не говорить о Юни в надежде, что со временем боль утихнет… Но так нельзя, так невозможно.
Оба посмотрели на меня.
– Потому что я не хочу забывать, как я тоскую по ней, – продолжал я ещё громче. – И я не хочу забывать, как Юни радовалась. Я хочу помнить всё. И Юни будет здесь всегда, хотя она и умерла. И неправда, что мёртвые просто исчезают. Они по-прежнему здесь, с нами…
Я перешёл на крик:
– Юни по-прежнему член нашей семьи!
Я уставился на них: сначала на маму, потом на папу. Думаю, взгляд мой был довольно строгим. Во всяком случае, они выглядели весьма озадаченными.
– И потому я решил, что нам надо прекратить думать, что всё пройдёт. Вместо этого нам надо говорить о Юни, смотреть её фотографии и думать о ней каждый божий день. Потому что она была весёлой. Очень весёлой. И нам тоже надо снова стать такими.
Я замолчал. Я всё сказал. Больше говорить нечего. Так много я не говорил им с тех пор, как Юни умерла. А может, и до этого тоже.
Мама с папой по-прежнему смотрели на меня. Потом они переглянулись и снова перевели взгляд на меня.
– Юлиан прав, – произнесла Августа.
Мама с папой как по команде открыли было рот, но так ничего и не сказали.
Тогда я почувствовал, что меня прямо распирает от злости.
– Ну что, так и будете стоять? – выпалил я.
Папа шагнул ко мне, но, видимо, это всё, на что его хватило.
– Юлиан, – тихо проговорил он.
Его голос был совершенно безликим. Голос клона папы.
– Подумайте обо всём хорошенько, – сказал я. – О том, как нам дальше жить в этом доме. А мне пора.
– Как это? – проговорила мама. – Куда ты собрался?
– Мне нужно ещё кое-что уладить, – сказал я. – К вам это отношения не имеет. Мне нужно поговорить с другом. И обязательно сегодня вечером. Безотлагательно.
Я пошёл в прихожую, натянул куртку и ботинки, схватил рюкзак.
– Юлиан! – крикнула мне вслед Августа.
Мама вышла за мной:
– Погоди, Юлиан!
Но у меня не было времени. Не было времени думать о том, какие они глупые, эти родители. О том, что даже рождественские открытки не заставили их измениться. Даже злиться времени не было.
Я открыл дверь и выбежал в темноту, на ходу надевая рюкзак. В нём лежали коньки Хедвиг.
Глава 21
Пока я добежал до кладбища, я вспотел и запыхался. Там было темно и тихо, но на многих могилах горели свечи. Я нашёл могилу Юни и остановился. Тёмная одинокая могила. Надо было захватить с собой свечу, но времени на это не хватило. Да и пришёл я не за этим.
Я огляделся. Ряд за рядом могилы, не счесть. Между деревьями вдалеке виднелся фьорд. Там Хедвиг и утонула, подумал я, и по спине у меня пробежал холодок.
Я стал медленно обходить кладбище, останавливаясь у каждого надгробия, чтобы прочитать, кто там похоронен. «Так много имён, – думал я, – сколько же здесь мёртвых». Большинство прожили долгую жизнь, дожили до семидесяти и восьмидесяти. Но попадались и детские могилы. Я узнавал их по малому числу лет между датами рождения и смерти. Каждый раз, когда я останавливался у такой могилы, мне становилось грустно.
Хермине Клауссен 1958 – 1966
Педер Берг 1932 – 1941
Клара Агата Хьельструп 1925 – 1929
На некоторых надгробиях кроме имени были короткие стихи или трогательные надписи. Их я тоже читал:
Любим и скорбим
До встречи в воспоминаниях
Вечная память о тебе в сердцах родных
Сладких снов, доченька
Любимые бесследно не исчезают
Время шло. Сколько я уже пробыл здесь? Десять минут или несколько часов? Вдруг я так и не смогу найти могилу Хедвиг? Могил было слишком много. Слишком много имён, слишком много мёртвых.
Я остановился. К ночи похолодало, и я замёрз. Пар, шедший изо рта, растворялся в темноте. Один конёк в рюкзаке натёр мне лопатку. «Нет, мне не справиться, – подумал я, – так и буду бродить здесь целую вечность и искать».
И тут я услышал лёгкие шаги за спиной.
Я резко обернулся и различил между деревьев тень. Голос тихо произнёс:
– Она рядом.
Я пошёл на голос.
– Эй, кто здесь?
Но тень пропала, а я вышел прямо к могиле.
