– Нет, в больнице ей стало только хуже, – выдавил из себя я. – У неё началось воспаление лёгких. А она уже была так слаба.
– А что потом? – прошептала Хедвиг.
– А потом она… Этого не должно было случиться. И в больнице говорили, что такого не бывает, и мама с папой. Но это случилось. Юни, моя сестрёнка, умерла.
Я почувствовал, как по щекам текут слёзы, и отвернулся, чтобы Хедвиг не увидела. А она отпустила мою руку и обняла меня.
– Ох, Юлиан! – только и сказала она.
Хедвиг прижалась щекой к моей щеке, и я почувствовал, как её слёзы смешались с моими.
Мы долго сидели молча. Потом Хедвиг расцепила объятия, сняла варежку и вытерла щёки, сначала себе, а потом мне. Рука её была тёплой.
– Слёзы – тоже вода, – сказала она. – А вода может превратиться в снег.
Не знаю, хотела ли она этим меня утешить, но это были добрые и красивые слова.
– И как вы теперь? – спросила Хедвиг.
– Теперь?
– Дома, я имею в виду.
– Дома стало совсем тихо. Не похоже, что мама с папой собираются праздновать Рождество. Думаю, они забыли, как это делается.
– Но так же нельзя! – воскликнула Хедвиг. – Рождество надо праздновать обязательно!
– Я не знаю.
– Ты же говорил, что Юни была такой весёлой.
– Да. До того как стала грустной. Веселее человека я не встречал. Но об этом, похоже, они тоже забыли.
Хедвиг снова взяла меня за руку и сжала её.
– Хорошо, что у них есть ты, Юлиан!
– Что ты имеешь в виду?
– Ты можешь помочь им вспомнить весёлую Юни.
Глава 15
Я бежал домой со всех ног. Хедвиг права. Мама с папой забыли, какой была Юни. Её счастливый смех, весёлые шутки, её звонкий голос, сколько забавных вещей она придумывала. Точно! Им нужно помочь вспомнить всё хорошее и смешное, а не только печальное.
Мама с папой поставили на комод только одну старую школьную фотографию Юни, на которой она выглядела смущённой и серьёзной. А её фотографий у нас хранится целая куча.
Я пришёл домой раньше родителей и сразу взялся за поиски. Я выдвигал ящики комода, открывал двери старых шкафов, шарил на дне сундука в гостиной. Альбомы я нашёл в ящике маминого рабочего стола. Я достал их и стал листать. По всему телу разлилось радостное тепло. Как весело мы жили в нашей семье впятером! Особенно мы, дети! Я вспомнил, как здорово было летом бегать под струями поливалок на лужайке перед домом, сидеть в машине каждый со своим мороженым, и как оно капало нам на колени. А зимой кататься с горки на лыжах, соревнуясь, кто спустится первым. А шалаш, который мы соорудили в лесу как-то весной! Лежишь на толстой подстилке из тёплых колючих иголок и смотришь на лучики солнца, проникающие сквозь ветки.
Юни всегда первой бежала сквозь струи поливалок. Это ей каждый раз удавалось уговорить родителей купить мороженое. Это она придумала строить шалаш и крепко связывала самые большие и тяжёлые ветки.
В конце концов я нашёл большую фотографию сестры: Юни стоит в жёлтом летнем платье и хохочет в камеру. Я так и слышал её смех. Жемчужный смех. С фотографии будто вот-вот посыплются большие белые жемчужины.
Я осторожно вынул фото из альбома, пошёл на кухню и повесил фото на дверь холодильника. И тут я услышал, как отпирают входную дверь. Пришли мама с Августой.
Я слышал, как они возятся в прихожей. Августа хныкала. Она устала и не хотела раздеваться. Прежде, когда Августа была Динамитом, она орала так, что мама обычно не выдерживала и раздевала её сама. Теперь же сестра только жалобно похныкала, потом сдалась, молча сняла с себя верхнюю одежду, прошла в гостиную к своим куклам и села тихо играть.
На кухню вошла мама. Она, как обычно, потрепала меня по волосам. Как обычно, сказала «Привет!». Как обычно, спросила, как прошёл день.
Вдруг она резко остановилась перед холодильником. Подняла руку и показала на фотографию Юни.
– Это откуда? – спросила она, не глядя на меня.
– Из альбома.
– И зачем ты её сюда повесил?
Тут на кухню вошла Августа и сразу же увидела фотографию.
– Юни!
Августа широко улыбнулась, ведь на фото Юни выглядела такой счастливой, что не улыбнуться было невозможно.
Мама не обратила на это никакого внимания. Она повернулась ко мне и сказала тихо и очень серьёзно:
– Я не хочу, чтобы ты вынимал что-либо из альбомов, Юлиан.
– Но это не что-либо, это Юни!
Мама обернулась к Августе.
– Иди поиграй в гостиной. Нам с Юлианом надо поговорить.
– Но…
– Сейчас же, немедленно, – приказала мама.
Августа кинулась прочь к своим куклам и снова затихла в гостиной.
– Присядем? – сказала мама, сняла с двери холодильника фотографию и махнула рукой в сторону обеденного стола.
Интонация была вопросительной, но я понял: это не вопрос и у меня нет выбора.
– Милый Юлиан, – начала мама. – Я понимаю, тебе очень хотелось бы, чтобы всё было как раньше.
– Да, – ответил я.
– Но так уже не будет.
– Я знаю.
– И Юни не вернётся, даже если мы везде развесим её фотографии.
– Я понимаю. Но я ведь не потому повесил, что…
– Если по всему дому будет висеть её лицо, нам не станет легче. Равно как и от того, что мы будем всё время ходить к ней на могилу.
– Да при чём тут по всему дому?! – возмутился я. – Не по всему дому, а только на холодильнике. А на могилу к ней мы вообще не ходим, между прочим.
– Нужно просто ждать, – сказала мама. – И тогда со временем всё, наверное, образуется… Во всяком случае, так говорят.
Последнюю фразу она произнесла как бы для себя, не глядя на меня.
– Хорошо. Но почему мы не можем повесить сюда одну-единственную фотографию?
– Нам нужно время, – сказала мама.
– Но это же просто фотография…
– Нужно запастись терпением, Юлиан.
Мама встала, наклонилась и приобняла меня. Но до чего же странным было это объятие! Не так обычно обнимают мамы. Это была какая-то бледная копия маминого объятия.
