Естественно, не даром. Сказать по чести, Ларсен не очень-то надеялся на пять процентов от дани, которую Зябь будет взимать с новых вассалов. Предстоял долгий торг с архистарейшинами. С хмурым видом и ликованием в душе Ларсен согласился бы и на один процент в течение десяти лет – все равно это были громадные деньги. Он не сомневался, что дело выгорит.
Но договор не мог вступить в силу, пока Зябь не получила свой звездолет.
– Эй! Ты почкуешься?
– Почкуюсь, хозяин.
– Что-то не вижу.
– Терпение, хозяин…
Ларсену показалось, что последние слова корабль произнес жалобным тоном. А должен был – виноватым, извиняющимся! В другое время Ларсен приструнил бы нахала, но не сейчас. Пусть болтает что угодно и как угодно, лишь бы почковался. А терпения вольному вербовщику не занимать.
Профессия такая.
Глава 4. Цезарь Спица, беспризорный
Нет хуже животного, чем слон, если не считать плюющих крыс, это я вам точно говорю. Слоны перебегают дорогу всегда неожиданно, поэтому в деревнях я снижаю скорость. В предместьях Земноводска крестьяне выращивают слонов на мясо и кожу и держат их не в загонах, а позволяют дурным зверушкам бродить где попало, поэтому слонов, меченных краской, слоняется по улицам видимо-невидимо. Большей частью, конечно, они толкутся в канавах, где трава сочнее, но и на проезжей части их порой бывает не меньше, чем мух на дохлой рыбе. Слон – глупое животное, кенгуролики и то умнее. Если он к тебе пристанет сдуру, чтобы боднуть клыками между коленом и лодыжкой, а ты поймаешь его за хобот и отправишь в полет через ближайший забор, никто из деревенских тебе худого слова не скажет, разве что проводит слона взглядом да присвистнет: хорошо, мол, пошел. Но если ненароком переедешь слона колесом – это совсем другое дело. Тут уж жми на педаль до упора и поскорее выметайся из деревни вон, потому что владелец тотчас выскочит с руганью и потребует заплатить за дохлятину. Чем всякий раз выкручиваться из переделок, лучше в них вовсе не попадать, это я давно понял.
Не я попадаю в них – они в меня. Только я в этом не виноват.
Земноводска мне было никак не миновать, тут всего одна годная для механической повозки дорога, и идет она, вестимо, через центр города. Задерживаться в нем и знакомиться с местной полицией мне как-то не хотелось. По этой причине, чуть только вокруг меня замелькали настоящие городские дома, иные аж в два этажа ростом, а огороды со всходами брюквы и топинамбура сменились палисадниками, я как следует наддал.
Двигатель завыл, затрясло сильнее, дома и заборы так и замелькали. На таких заборчиках перед палисадниками обыватели по зимней поре вывешивают на ночь перины и тюфяки, чтобы вымораживать из них клопов, так что я и зимой по ночам не особенно мерз, если не удавалось забраться на чей-нибудь сеновал. Спать между двумя перинами в чужом палисаднике и тепло, и мягко, а что до мелкой живности вроде клопов, то ее и не замечаешь, если как следует намаялся за день. Не надо только нежиться до рассвета, чтобы не знакомиться с хозяином перины.
Впрочем, сейчас был, во-первых, полдень, а во-вторых, поздняя весна, так что глядеть на заборы мне было не больно-то интересно. Тут знай себе гони да следи, чтобы колесо не попало в колдобину. Я следил. Прохожие – к счастью, их было мало, – отскакивали в стороны. Собаки, затеявшие было меня преследовать, наглотались дыма, расчихались и отстали. Ветер пел в ушах.
И нате вам – слон. Быть может, он удирал от кота, но я никого не разглядел. Думаю, не было там никакого кота, просто слон был ничейный, бродячий и, стало быть, не просто дурак, как все слоны, а дурак оголтелый, первосортный. Очень шустрый вдобавок. Хобот задрал да как дернет поперек дороги!..
Мне бы спокойно давить его и мчать дальше, а я от неожиданности сплоховал. Руль – вбок, по тормозам – бац! Поздно. Торчал там сбоку какой-то не то обелиск, не то столп исторического значения, местная достопримечательность, больше всего смахивающая на обгрызенный початок, и от этого початка я даже не попытался увернуться. Уже некогда было пытаться.
Крак! Трах! Бу-бу-бух!..
У меня звезды перед глазами запрыгали, когда я врезался в обелиск. Пока они прыгали, я успел сообразить, что торчать тут мне вовсе не резон, а надо выскакивать из кабины и уходить палисадниками, проулками, огородами, чем угодно, только подальше отсюда. Что поделаешь, иногда приходится бегать, а не ездить. Жизнь вообще несправедлива. Но только я спрыгнул на землю, как – цап! – чья-то невежливая рука вцепилась мне в воротник. Я рванулся. Воротник затрещал, и тут же я был крепко схвачен за ухо – до того больно, что аж слезы навернулись. Ухо не воротник, с ним расставаться жалко. Я присмирел и скосил как мог глаза. Так и есть – полицейский. С во-от такими ручищами и мордой что медная сковородка.
Покрутил он мне ухо, чтобы ему, а заодно и мне жизнь медом не казалась, и я, как полагается, вопил писклявым голосом, а потом он кончил крутить, приблизил ко мне свою медную сковородку, подышал немного в лицо, повращал глазами для страха и спрашивает:
– У кого ты украл этот самодвижущийся экипаж?
– Я его не крал, – отвечаю. – Ай!
«Ай» вышло уже не притворное – на этот раз полицейский крутанул мне ухо от души. Я думал, оторвет совсем.
– Не крал? Да ну?
– Честное слово, дядя полицейский! – Тут я зашмыгал носом как можно убедительнее и подпустил слезу в голос. – Не крал я! Я и ехать-то на этом чудище не хотел, оно само поехало…
– Рассказывай сказки! Так-таки и само?
– Точно вам говорю! Я только протирал рычаги, хозяин мне велел кабину изнутри почистить, а машина возьми, да и помчи что есть силы! Уж страху я натерпелся! Спасибо этому столбу, не то завезло бы меня куда-нибудь в болото… Ай!
Чувствую, ухо уже распухло и горит пламенем, а этот медномордый знай крутит его, словно часы заводит. Видать, понравилось. Чертов фараон. Они через одного такие. А которые не такие, те еще хуже.
– Какой это тебе столб? – рычит. – Я тебе покажу столб! А ну, пошли.
Тут я заревел в голос, у меня, если очень надо, это здорово получается, даже когда мне ухо не крутят. На некоторых действует, порой даже на полицию. Да только не на здешнюю. Я не очень-то и надеялся.
Ладно, пошли в участок. То есть он пошел, а меня поволок за шкирку. Спасибо, хоть ухо отпустил. Я ревел, размазывал сопли и не трепыхался, думал, улизну как-нибудь, чуть только медномордый отвлечется и ослабит хватку. Для этого лучше всего, если какой-нибудь сердобольный прохожий вступится за мальца и оттянет на себя внимание, так что рыдал я вовсю, почти что сам себе поверил. Однако не помогло: прохожие-то были, да так никто и не вступился. Одно слово – городские. Знаю я их: заносчивые бездельники, а все потому, что не ковыряются в земле и умываются чуть ли не каждый день. Не пойму: столб этот им, что ли, так дорог? Да о него хоть трижды в день бей самодвижущиеся повозки, он от того хуже не станет.
