Бортовский, отойдя на приличное расстояние, вдруг резко остановился, и Сашка едва не наскочил на него, непроизвольно вздрогнув.
– Слушай сюда, сынок. Прости, что хлюпиком называл. Надо было.
– Пустяки, – смутился Шурик.
– Ты этому афганцу не верь. Страшный он человек. Садист. Слышал? Я ему правду сказал. Даже отпираться не стал. Совести у него нет. Вдруг к золоту выйдем, а он пальнёт в спину и будь здоров. Всё себе хочет забрать.
– Как же быть? – Сашка растерялся.
– Что они про вертолёт говорили?
– Не верят, что там золото.
– Ещё как верят! Дурочку разыгрывают. Ты молодой, жизни путём не нюхал. Меня майор, друг твоей семьи, попросил за тобой приглядывать. Я таких, как афганец, насквозь вижу. Знаешь, к примеру, что толстяк вовсе не корреспондент?
– А кто? – запаниковали, забегали мысли. Мало ли бывает? Но он всё-таки ему жизнь спас! Задохнуться не дал. И всегда такой внимательный, вежливый с ним, с Шуриком.
– Гомосексуалист, – серьёзно поведал Иван. – То-то, смотрю, всё с тобой заигрывает.
Шурик брезгливо поморщился. Вот и верь после этого людям! Командир же врать не станет, досье на них читал. Да и какой ему смысл?
– А девка – проститутка. Точно-точно. Как думаешь, зачем к ней мужики по ночам из санатория бегали? Эх, Саня, всему тебя учить надо! Поди и про меня что говорили? Золота, мол, нет. Врёт Командир? А золото есть! Много! Нам с тобой вот так, – Иван провёл ребром ладони по горлу, а Сашка невольно сравнил этот жест с отсечением головы.
– Ох, часы встали. На твоих сколько?
– У меня ещё утром остановились. Завести забыл.
Они посмотрели на небо. Бледный блин солнца давно перевалил зенит.
– До темноты часов пять ещё есть, – определил Иван. – Не хотелось бы в лесу ночевать с такой компанией. Ещё и прирезать могут.
– Нет, только свяжут, – успокоил Шурик.
– Зачем?
– Ну, если золота в вертолёте не будет, собирались «прижать». Правду узнать про академика.
Иван удовлетворенно кивнул:
– Видишь, какие люди? Ты с ними поосторожней. О нашем разговоре молчок. Договорились? А золото сами возьмём и сдадим куда надо. Всё честно. Вознаграждение получим. То бы – с гулькин хрен, а тут – пополам. Идёт?
– Сверили маршруты? – хмыкнул Молчун, когда они вернулись. – Чего их сверять? Я по карте помню. Край красного квадрата. Почти в верхнем углу.
– По карте и сверяли, – отрезал Иван. – Прохлаждаться будем или пойдём всё-таки?
– Шурочка, у тебя часы есть? Мои что-то стоят, – улыбнулся Борис.
– Мои тоже, – буркнул Шурик.
– Покушать хочешь? Мы перехватили, а ты «маршруты сверял».
– Не хочу.
– О чём говорили? – дёрнув за рукав, шепнула Маруся.
– Ни о чём.
– Разговорчивый стал. То болтал без умолку, песни пел, а то вдруг воды в рот набрал, – заметил Молчун и хлопнул себя по коленям. – Чего тянуть? Пойдёмте.
– Самое умное, что сегодня я слышал, – ухмыльнулся Иван. – Тут должно быть недалеко. Часа два.
Маруся знала эти места, была здесь на летних каникулах, и сомневалась, что уложатся в два часа. Почти непроходимый валежник, зыбкая болотистая почва. Даже могучие деревья оттеснились неприхотливыми ивняковыми зарослями. Потом пойдут чёрные, вечно влажные и лысые тополя с шелушащейся корой.
А там ещё надо посмотреть: если вертолёт упал на взгорье, то подступиться будет легко, несмотря на вновь укреплённую ивняком, пихтами и кустами кислицы чащу. Но если он умудрился попасть в болото, то она не стала бы рисковать. Останется только посмотреть издали на погрузившийся в ряску корпус. Но, скорее всего, будет чаща. Иначе как радист дважды выбирался оттуда? Идти часа три как минимум.
Первый план Молчуна ей нравился больше. Зайти в вертолёт всем вместе, или даже первыми, чтобы Командир не успел ничего изменить, а потом поговорить с ним на чистоту, если золото – миф. Изменение плана не удовлетворяло по двум причинам: они все будут разделены и действовать самостоятельно, чуть ли не наобум; и вторая причина – ей отведена главная роль, возможно не столь опасная как у других, но всё же тяжело быть первой. Она первой войдёт в вертолёт!
…Как и предполагала, после крушения тот погрузился в гущу деревьев, срезав несколько крон и сломав пару пихт и тополь, проелозил по склону и упёрся носом в ивняк, приподняв хвост, будто собирался кувыркнуться. Его помятый корпус появился сразу за двумя близко растущими елями, меж которыми, зависнув пущенной стрелой, расположился надломленный тополь. Вертолёт врос в тайгу и казался неотъемлемой её частью, если бы не поникшие, залитые чёрным травы вокруг. Видимо, внутри что-то горело, разводы гари запечатлелись над окнами кабины и мазками прилипли к затаившейся в кустах двери и обшивке. Толстые ветки сломанного тополя застряли в винте и поникли, изжеванные им. Вертолёт походил на кругломордую собаку с оголённым хвостом и пропеллером вместо ушей, собирающуюся пометить столбик. Такое сходство придавало его наклонённое положение, как будто он рыл что-то носом, а может быть, и нюхал.
Командир облегчённо вздохнул и хозяйственно пошарил по машине глазами. На первый взгляд серьёзных повреждений не было, но летать эта махина уже не могла. Хвост прогнулся вниз и, возможно, был надломлен, не говоря уже о стиснутых и вжатых топливных баках и о винте, лопасти которого существенно помялись, а половины одной вообще не было. Но это ничего. По правде сказать, он думал обнаружить кучку обломков, а перед ним оказался повреждённый, но достаточно цельный аппарат. Осталось только посмотреть как там – внутри.
Некоторое время они, запыхавшиеся, молча рассматривали машину. Всегда захватывает дух при виде последствий катастрофы. Вот он – итог путешествия. Вот он – источник всех бед и переживаний. Лежит себе, заваленный ветками и стволами, и не подозревает, каких интриг стоили его розыски. Неудивительно, что его трудно было различить с неба. Защитный цвет, сверху вечнозелёные ветки, а ещё выше – плотно сомкнутые кроны, скрадывающие свет.
После мимолётного облегчения Молчун ощутил явную тревогу. Было что-то хищное в приподнятом и прогнутом хвосте, в самодовольном, бороздящем кусты носе. Словно мощный и хитрый зверь, прикрыв глаза, притворяясь спящим, внутренне напрягся, готовясь к прыжку. И никакой головной боли! Только что лоб скулил, пропуская через себя тяжесть на глаза, а теперь, как по волшебству, ясное сознание. И ещё! Еле слышное, почти незаметное урчание. Молчун подобрался, весь отдавшись этому звуку, стараясь определить его происхождение. Посмотрел на печально вздыхающего Балагура, на пушистую гусеницу, проползающую по листу в миллиметре от его пальцев, и понял – часы у толстяка, остановившиеся неизвестно когда и почему, пошли. Дрожали стрелки на часах Командира, заморгал электронный циферблат на руке Маруси. Часы пошли! Ну и что в этом особенного? Завели их на привале у родника – вот и идут.
