– Останови у подъезда, – попросил Молчун, когда въехали во двор общежития, – подожди минут пятнадцать, – он отстегнул ремень, распахнул дверцу, но внезапно замер. На мгновение в глазах вспыхнуло лукавство и, повернувшись к водителю, потребовал:
– Дай твоё удостоверение.
– Не имею права, – отреагировал Толик.
– Значит так, – Молчун усмехнулся. – Это мы уже проходили. Твой непосредственный начальник отдал приказ выполнять любое моё желание, тс-с, – взмахом руки попросил молчания у пытающегося возразить водителя, – следовательно, любое моё требование равносильно приказу. Так что, голубь, не жмись, потому что вдруг мне захочется, чтобы ты затолкал его себе в задницу. Приказ есть приказ, и его невыполнение карается.
Толик обиженно сглотнул, отчего выпирающий на худой шее кадык судорожно вздрогнул, насупившись извлёк удостоверение и положил на панельный щиток со словами:
– О самоуправстве будет доложено майору.
– Хоть генералу. Отдыхай, Толик, – Молчун сграбастал удостоверение и вновь распахнул дверцу. – За вещичками моими присмотри, – толкнул стоящий в ногах рюкзак и вышел из машины. В его планы не входил предполагаемый шмон, а нанесённое оскорбление офицерскому самолюбию не заставит конопатого рыться в его вещах, а следовательно, он не натолкнется на две коробки с патронами.
Вбежав на пятый этаж, Молчун постучался и прислушался, постучал ещё. Требовательно и настойчиво.
– Раздолбались, – недовольное ворчание, щелчок замка и из распахнутой двери возник Володя Вожорский во всей красе – мятых, сиреневых в цветочек трусах, пальмообразным туловом и с небрежным недоумением, а затем и презрением в глазах, которое перекосило небритые скулы в подобие улыбки. – Чего припёрся?
– Поговорить надо, – невозмутимо откликнулся Молчун.
– Пошёл ты… – дверь наверняка бы захлопнулась, если бы между ней и косяком не оказалась нога.
Молчун ткнул пятернёй крону пальмы и вошёл в комнату.
– Вожорский Владимир Дмитриевич? – ухмыльнулся незваный гость.
– Ты чё? Вообще? – разозлился Володя. – По рогам захотел?
– Ничего, – ещё толчок, и хозяин рухнул на продавленный диван. Где-то в сантиметре от его носа на мгновение мелькнула красная корочка и также быстро исчезла:
– Прошу добровольно сдать оружие, – нависло суровое лицо.
– Генка, псих, свихнулся! – оторопел Володя. – Ты как это… какое оружие?
Молчун присел на краешек стула напротив:
– Будем запираться? – постучал красной корочкой по ладони и сунул её в карман. – Тогда ознакомитесь с ордером на обыск, а заодно и на арест.
– За что?! – глаза Володи округлились, он с ужасом наблюдал, как медленно выплывает ладонь из-за лацкана костюма и вздохнул с облегчением, когда она оказалась пустой, без ордеров. Но ликовал недолго – ладонь схватила за кучерявый чуб, запрокинув голову назад.
– Как за что? За незаконное хранение! – Молчун рванул копну волос и прошипел с ехидцей. – Или отрицаете тот факт, что у Вас имеется незарегистрированный пистолет системы «ТТ»? – отпустил волосы.
– Так того… это же… твой! – робко прошептал Володя, абсолютно ничего не понимая. Его за чужой пистолет, хозяин этого пистолета хочет посадить? Ошеломлённый, испуганный, осознал, что сейчас, в данную секунду, совершается нелепость, его превращают в ничто, в амёбу, которую каждый может топтать сапогами или хватать за чуб. И Вовка с благоговением ощутил, что ничего не может сделать против, даже пошевелиться, но язык ещё работал:
– Стрелки не переводи…
– Пригласить понятых или сам отдашь?
– Счас… счас, он того… здесь, – шлёпая босыми ногами, тряся излишним жирком, Вова лебезя, как бы извиняясь, доковылял до вешалки, вынул из кармана пистолет. Прикосновение к холодному металлу придало уверенности… ведь ничего не стоит…
– Заснул? – голос возник за плечом, вслед за ним вынырнула рука, вытянула пистолет из вспотевшей ладони Володи, который успел подумать: «Всё равно патроны все вчера порастратил…» И с этой мыслью ушли силы, сознание замутилось. Вовка уже не понимал, с кем и почему разговаривает – лишь бы не стреляли! не волокли за решётку! Что-то просил, шептал, обещал. Но голос неуклонно провозгласил:
– Собирайте тёплые вещи, через час за вами зайдут!
И лишь когда захлопнулась дверь, когда-то спрятанные валенки появились из-под дивана на свет божий, дрожь в коленях внезапно улеглась. Растеряно бормоча что-то, Володя присел на диван, неловко, словно стесняясь. До его сознания постепенно достучалась мысль о том, что его обманули, поступили нечестно, как с ребёнком – подсунув вместо конфеты свернутый фантик…
– Держи, шеф! – Молчун бросил удостоверение на приборную панель. – Да не дуйся ты! Чувака одного разыграл. Если бы не твои корочки, разговор затянулся бы. А нам надо спешить. Жми до санатория.
Толик вздохнул и включил зажигание.
15
…Дышал гранит, и каждый вздох
Вбирал языческий завет
Из глубины таёжных вод.
И время шло – как будто вброд,
Когда среди запретных сфер
Вставала сфера Орты-чер
И Ульген правил небосвод…
А. Цыганков
Маруся толкнула ветхую калитку, не обращая внимания на метавшуюся на цепи овчарку, прислонила мотоцикл к стене сарая и, заслонив от солнца глаза ребром ладони, всмотрелась под навес над крыльцом. Потемневшая, обитая войлоком дверь распахнулась, и на пороге возник дедушка Анчол с длинной седой бородой, в которой скрывалась улыбка. Губы шепнули едва слышимые слова, и Барс, до этого захлебывающийся лаем, покорно притих.
– Здорово, дед, – приветствовала Маруся, проходя мимо собаки, – живой ещё?
– К старости день длиннее. Проходи, Маша. Свежего чайку с мёдом отведай.
Девушка чмокнула старика в щёку и вступила в маленькие прохладные сени со стенами, увешанными высушенными пучками трав и домашней утварью. В доме было жарко. Она скинула ружьё, куртку и набросилась на рамку соты на столе, слизывая мёд с воска. Старик проворно наполнил стаканы душистым травяным чаем и, усевшись напротив, стал любоваться сластёной. Многомного лет прошло, а она, словно шестилетняя девчушка, небрежно выковыривает завязшую в соте пчелу, отплёвывая восковую жвачку, и смеётся. Много-много лет прошло, и старый Анчол всё тот же: в зимней шапке-ушанке, потёртом тулупе, валенках с калошами, доброй улыбкой в седой бороде – словно и не было этих многих лет.
– Ух и душно у тебя, – раскрасневшаяся Маруся оттолкнула надоевшую рамку, слизывая с пальцев янтарные ручейки мёда. – Ты бы ещё и шубу надел.
– Старые кости тепла просят, – кивнул старик, – молодые – по свету носят.
– Молодые ноги обивают пороги, старые ноги несут за пороги, – смеясь, вторила Маруся одной их присказок старика.
