«Кто ты? Маргарита, верно?»
Вопрос остался незаданным. Незаданным вслух. Но девушке не требовалось слышать мой голос.
— Ты притягиваешь беды, Лилит. Нехорошо.
Она не насмехалась. Не осуждала. Констатировала очевидное.
— Тебе нельзя на эту сторону, девочка. Не смей умирать.
Я бы расхохоталась, если б могла. Не сметь? Будто меня спрашивают!
— Речь не о сегодняшнем дне, — продолжила призрачная собеседница, не оборачиваясь. — Огненный шторм тебя здорово потрепал, но ты поправишься. Пусть и медленно. Злые выходки учеников — ничто по сравнению с силами, ведущими на тебя охоту. Я знаю. Я тоже слышала тот голос — мужской или женский, не разберешь. Бродила по замку зачарованная, не помня, как вышла из спальни. Лилит, не совершай ту же ошибку, что и я.
«Не умирать?»
Жаль в мыслях не отразить сарказм.
— Не веди расследование в одиночку. Эту войну самой не выиграть. «Но я не хочу…»
— Твои желания никого не интересуют. Как и мои когда-то. Мы пешки в их игре. «Какой игре?!»
Девушка потерла виски, вложив в движение столько усталости, что я испытала жалость.
— Если б я знала ответы, Лилит. Моя память, словно мрачный лабиринт с сотней коридоров. Я вижу обрывки, расплывчатые образы. Впрочем, я и при жизни не узнала всего. Но подошла чересчур близко. Настолько близко, что они приняли меры. Увы, я не помню, что именно выяснила в те последние дни, не знаю имени палача.
Меры? Странный синоним она выбрала для собственного убийства.
Для убийства. Именно убийства! Не было в лунной башне никакого самоубийства!
— Найди союзников, Лилит! — голос девушки зазвенел от напряжения. — Есть орден. Они дети, конечно. Но такие дети веками защищали Гвендарлин от мрака, не осознавая своей истинной роли. Есть Эмилио, в конце концов. Он поможет. Любой ценой. Я сожалею, что не доверилась ему. Фатальная ошибка, обошедшаяся слишком дорого. Для нас обоих.
Я вспомнила среднего герцога, терзающего скрипку. Смычок с радостью разорвал бы струны. Лишь бы причинить скрипке боль, заглушающую собственную.
«Он был дорог тебе, да? Эмилио Ван-се-Росса?»
Слишком личный вопрос, пожалуй. Особенно из уст полуцвета.
— Тебе пора, Лилит. Возвращайся в тело.
«Но…»
— Ты говоришь со мной лишь потому, что находишься на грани жизни и смерти. Не стоит затягивать, балансируя над пропастью.
Девушка взяла с подоконника скрипку и смычок. Нежно коснулась струн. Я приготовилась к знакомому плачу. Но вместо горестных всхлипов из инструмента полилась глубокая, тягучая, как смола, мелодия. Мрачноватая. На любителя. В ней жила темная магия, но музыка не вызвала грусти или отторжения. Меня наполнили светлые эмоции, как ночную комнату огоньки пары дюжин свечей.
Будь моя воля, я бы задержалась в башне. Еще на несколько минут. Или секунд. Но нечто мощное потянуло назад — в коридор, где двое первогодок устроили нам с Агнией смертельно опасную ловушку. К двум поверженным пламенем телам. Моему и…
Нет. Только к одному поверженному телу.
Огневичка, недавно накрывавшая меня собой, сидела на закоптившемся полу. Целая и невредимая. Всхлипывала, и по-детски терла мокрый нос.
— Что тут происходит?
— Опять пожар?
— О боги!
В пострадавший от огненного шторма коридор вбежали мэтры. Трое. Рэм Дюваль, Эмилио Ван-се-Росса и Летисия Дитрих. Последняя издала испуганный возглас и зажала рот ладонью, будто вот-вот стошнит. Ее спутники побледнели. Средний герцог качнулся.
— Лилит, — прошептал он.
Будь у меня (то бишь, у моего сознания) волосы, то непременно встали бы дыбом. Потому что таким тоном произносят имена умерших. Не живых. Я «посмотрела» на себя со стороны и ужаснулась. Упала бы в обморок, если бы чистый разум это умел.
«Нет! Это не я. Не я!»
Но меня вновь не спросили. Дух или нечто иное, путешествующее по коридорам без тела, потянулся к земной оболочке. Вошел в нее стрелой и заполнил собой, будто пустой сосуд. Боль добралась до каждого нерва, до каждой клетки. Взорвала мозг, чтобы погрузить во мрак. Я погасла. Как факел, который безжалостная рука опускает в воду.
Глава 17. Ведьмовские шрамы
— Терпи. И не ерзай. Иначе останутся следы.
Леди Виэра обильно смазывала ожоги на правой щеке, лбу и шее вонючей желтой мазью, прежде чем покрыть пострадавшие участки свежими бинтами. Я сжимала зубы, силясь не зареветь в голос. Боль сводила с ума, терзала, не давая думать ни о чем другом. А ведь пытка едва началась. За обработкой лица последует смена повязок на теле — в основном с боков, там, где меня не закрывала Агния. Голову смазывать не требовалось. На нее в первый же день напялили зачарованную магией шапочку, чтобы восстановить кожу и сгоревшие волосы, и теперь не снимали.
— Хватит! — взмолилась я, когда упорная целительница добралась до обожженных ног. — Не могу больше!
— Можешь, девочка, — не согласилась та, нанося толстый слой мази на левую голень. — Еще как можешь. Если хочешь остаться красивой.
— Не хочу!
— Хочешь, — в палату вошла Ренет, которая обычно пряталась за дверью во время ежедневных «экзекуций». Ей не хватало выдержки смотреть на моё отчаянье. Но сегодня громкие жалобы достигли коридора, и сердце не выдержало.
— Мам! — захныкала я. Слёзы все-таки потекли по щекам — на новые бинты.
Леди Виэра запричитала, пригрозив начать обработку лица заново. Пришлось сжать зубы крепче прежнего и замолчать, мысленно проклиная всех, кто приходил на ум.
— Ничего-ничего, — Ренет присела рядом и посмотрела с привычным обожанием. — Скоро все заживет. Всё пройдет. Всё-всё.
Она приехала в Гвендарлин через день после огненного шторма, получив гостевую печать, и жила тут третью неделю — преимущественно в моей палате. На этот раз меня, как и всех пациентов, лечили в целительском блоке. Не отправишь же восвояси полуобугленное тело. Я плохо представляла результат «шутки» первогодок. Видела лишь ожоги на руках и ногах. Зеркало мне предусмотрительно не давали, что свидетельствовало, насколько плохи дела. Леди Виэра заверяла, что после лечения я буду, как новенькая. Но верилось с трудом. Вся обожженная. Без волос. Покрытая бинтами. В общем, я и сама не испытывала желания знакомиться с новым отражением.
Поначалу осознание случившегося не давало дышать и вызывало поочередно то глубокое горе, то безудержную ярость. Последняя не обошлась без последствий. Шторы в палате дымились трижды. Еще и ваза разлетелась вдребезги, а цветы, присланные Шемом, скорчились и почернели, словно попали в невидимый костер. Иногда я лежала, вцепившись зубами в край подушки, с трудом сдерживая слезы ярости или обиды, а некоторые дни проводила, уставившись в одну точку, утопая в жалости к себе. Ну, правда! Что плохого я сделала, чтобы заслужить ТАКОЕ?!
