— Что вы на меня так смотрите?
— В ваших глазах что-то есть. Томные и с поволокой.
— Ресница попала, не мечтайте.
— А хотелось бы.
— Ты веришь в будущее? — застегивала она кофточку.
— Конечно.
— Я тоже, но завтра я уеду.
В хорошую погоду Шила ходила по набережной к мосту, некоторое время стояла на нем, любуясь бурлящей под ногами холодной глубокой рекой. Здесь она даже начала со скуки курить. Ей нравилось, не докурив, кинуть сигарету вниз. «Только ради этого стоило научиться». Та на какое-то время загорелась еще ярче, упала и зашипела, как всякая женщина, которую бросили: «Все вы мужчины такие, сначала целуете так вдохновенно, потом так бесцеремонно с моста, в воду». Скоро она узнала, что Марс женился. Значит, никаких дуэлей, можно было возвращаться.
* * *
Когда настроение мое было хорошее, это значило только одно — я иду в ногу со временем. В противном случае оно постоянно уходило. Уходило туда, где мы никогда бы с ним не встретились. Сегодня я отчаянно не хотел упускать его из виду. Хотя в моей экстремальной выездке, в моем тухлом галопе было маловато правды. Мне на пятки наступал тот самый период, когда человек уже не жаждет приключений, я отдал ключ от них на хранение своей жене. Чтобы она заперла нас двоих в этом самом периоде, в котором мы жили душа в душу, в котором любовь уже не старела, а только хорошела. Тела? Может быть, потому что цепляются за видимое, осязаемое, они все еще ищут дозу своего обаяния в глазах других: «Ты совсем не меняешься», «вечно молодая», «годы тебя не берут», «с каждым годом ты все краше». Хотя последнее могло относиться к косметике. Ложь приятно было намазывать на бутерброд будней, что ни говори. Потом жуешь долго-долго, смакуешь. Я фильтровал, оставляя в голове только приятные моменты, у Шилы все было иначе, она могла долго заедать послевкусие каких-то нелепых оскорблений, прямых или косвенных. Вся проблема была в том, что она не умела «забить», значит ей было не «наплевать». «Что, опять на работе прививки были?» — «Какие прививки?» — «Комплексы, которые тебе прививают». Или: «Зачем ты притащила домой эту рассаду?» — «Какую рассаду?» — «Досаду, вон, уже колосится в твоем сером грунте, — гладил я ее по голове. — Никого не слушай, ты самая красивая». — «Тебе легче, ты меня любишь». — «А ты?» — «Очень, но хотелось бы еще больше. Как мне любить тебя еще сильнее?» — «Да какое это имеет значение. Главное, меня».
Редкий случай, перед выходом я чистил ботинки, у которых уже асфальт сгрыз каблук, первый питался резиной, это было заметно по протектору шин на моей машине.
Собака бросается мне в ноги, как только я выхожу из лифта. Сколько лет здесь живу, никак не могу привыкнуть к этой шавке, словно маленькая неприятность, она застает меня врасплох, за ней вырастает старик — суховей, скорее даже сухостой в темных очках. Никогда не знаешь, куда он смотрит, на тебя или сквозь. Я даже готов был поверить, что он в них родился, в стране, где было очень много солнца. Он всегда носил их, будто от кого-то скрывал свои глаза. Он медленно поднимает руку в знак приветствия, я отвечаю ему: «Здрасьте». Его губы сухие выпускают сухие слова, их не слышно. Скорее всего, он сказал то же самое, а может на шавку свою, чтобы не лаяла. Та закружила вальс в его ногах.
Я пропустил вперед цирк и вышел следом. Шоколадной плиткой уложен тротуар. В некоторых местах та отколота, кто-то унес с собой, не с чем было пить чай, на самом деле — некачественное какао, надо было делать плитку из мрамора. Я тоже поднимаю кусок шоколадного тротуара, долго верчу его в руках. Вижу в нем цельный фундук, белый камешек гальки впился прямо в середину куска. Цвет его благородный и приятный. Некоторые вещи впитываются в сознание, как этот, шоколадно. Возвращаю на место часть тротуара. Подойдя к машине, я пнул колесо ногой: «Пора уже шипы поменять на летнюю…»
Педалирую в центр, как тот малыш, что катился на своей железной машине с педалями. Сегодня туман настолько густой, что можно подавиться, будто весь Питер столкнулся с одним большим обстоятельством, люди и машины пытаются рассеять его. Они двигают его туда-сюда, хотя многим из них уже обрыдло туда, а другим сюда. Так и мечутся, в основном те, что с желанием наметать себе икру на хлеб с маслом. Потихоньку смог рассеивается и исчезает. Дышать становится легче. Зеленый, как я и любил, он мне сопутствует всю дорогу. «Чудо». Чтобы поменьше людей, поменьше машин, с которыми по пути мне, это не значит, что мы единое целое, мне наплевать на них, им на меня. Один, услышав меня, так и сделал, приоткрыв окно, возможно, он тоже думал о резине. Только потом я заметил, что чудо ехало сзади с мигалками и флажками. Этим наплевать на всех. Мы как космическая пыль, по сути, которая осела на поверхности шара, тот висит в комнате оригинальной люстрой, одним из десяти, где лампочка по центру своей центробежной плеткой гоняет вокруг себя остальные шарики разных размеров. Конструкция вращается по кругу. Мы проросли, мы выжили и культивируем цивилизацию, покуда тряпка мокрая в руке какой-нибудь Кассиопеи или Ариадны, что прислуживает во дворце Вселенной, нас не сотрет, словно быль, банально делая уборку в доме раз в неделю. Останавливаюсь у колонн. У колонн толстые ноги, вперед выставлена одна, вторая осталась под юбкой крыши. Каждая из колонн выставила по ноге, но мне не остановиться: «Извините, стеллы, боюсь, я не потяну вашего тарифа. Нет, нет, даже не уговаривайте, не то что стоянки, с вами даже остановка запрещена», — вижу неподалеку сутенера с полосатой палкой, именно ею он выгуливает девочек и зарабатывает. Провожает меня взглядом: «Проваливай, жмот». — «И тебе всего доброго, крохобор. Натяни на свой полосатый член резину с шипами и бей дальше добропорядочных граждан. Государство эбонитовых палок. Да, надо бы поменять резину, — вспомнил я про резину. — И сделать развал — схождение. Да уж, некоторые хороши по пояс, остальное у них уже врастает в землю, в худшем случае, как у этого, уже в асфальт». Припарковался за углом. «Вот и вторая нога», — проник я мимо колонн в здание. Здесь меня уже поджидало приятное женское общество.
* * *
Я вошел в ванную, где утопала в пене Шила.
— Ждать — глупо, идти навстречу — лениво, в итоге стоишь на своем. На своем одиночестве и не слышишь, как оно кричит: «сойди, дура, ты мне надоела».
— Что ты выбираешь — снежинок или мух? — шепчу я на ухо Шиле, которая болтает по телефону.
— Что?
— Я говорю, что ты выбираешь — снежинок или бабочек?
— Если ты про зиму и лето, то я за бабочек.
— Все на измене.
— Вчера поняла, чего не хватает. Уверенности. Я вся на измене.
— Я вот тоже думаю, в обменник пойти или еще подождать, — улыбаясь мне, треплется по телефону жена. — Принеси из комнаты.
— Что принести?
— Ну, принеси! — кричала она мне из ванной, голая и мокрая, с телефоном.
— Ты чего такая радостная?
— На работу вышла.
— Я думала, замуж.
— Зачем мне муж, у меня есть машина.
