— Скучно, жарко и хочется в отпуск.
— Отпусти себя — выпей холодного шампанского.
— Я бы выпила, так не наливают.
— Вот и у меня то же самое: я бы налила, так никто не пьет.
Если одна из подруг шутила, то другая непременно должна была посмеяться, невзирая на качество шутки, поочередно, каждая в свою трубку, словно в этот момент была ее очередь подбросить дров в костер, чтобы огонек задора не погас. Это смахивало на смех за кадром в комедийных сериалах, только домашнего производства.
— Как у тебя с твоим? Ты еще встречаешься?
— Нам трудно строить отношения, мы закипаем из-за мелочей.
— Вам надо больше целоваться.
— Зачем?
— Чтобы научиться закрывать глаза.
— Я устала от компромиссов.
«Знала бы ты, как я устала от них», — вздохнула про себя Шила.
— Мне не компромиссы нужны, а мужчина, — добавила Джульетта.
«Точно», — снова прокомментировала про себя Шила. — Как я тебя понимаю, Джульетта. Летом, когда тепло, мне ничего не нужно, кроме надежного мужчины на своей яхте успеха, наполненной парусами моих надежд.
— Где бы мне такого взять? — вздохнула Джульетта.
— Его надо вырастить.
— Дашь рассаду?
— В понедельник? Откуда?
— Понедельник никогда не был добр к людям, у него и без того хватало забот. Тем более, что за доброту отвечает суббота. А до нее еще целая пропасть. Я… Хочу на море.
— Зачем?
— Я чувствую, как оно волнуется без меня.
— Еще бы, красивая ты, Джульетка! — делала приятное подруге Шила. Она понимала, что ее слова не кунилингус, конечно, но все же.
— Что ни говори, а красота отпугивает, как яркая опасная рыбка в Красном море, которую боятся трогать. Вот к примеру, в выходные, когда я высплюсь и выгляжу очаровательно, никому нет до этого дела, а посреди недели, когда возвращаюсь с работы усталой и измученной, обязательно кто-нибудь приклеится.
— Какой вывод?
— Мужчины любят работящих.
— Вот поэтому сейчас мы встанем и пойдем работать. Мы же должны быть любимыми, красивыми, верными.
— Никто никому ничего не должен.
— Так говорят обычно те, кто уже исчерпал кредит доверия.
— Какое счастье, что за машину я выплатила, пока была замужем. Что бы я ни говорила, как бы я ни феминизировала, Шила, а бабе все равно нужен какой-никакой, а муж.
Потом я услышала какое-то замешательство: «Бл… молоко убежало, хотела себе эспрессо сделать по рецепту. Рукожопая и есть рукожопая», — это было в духе Джульетты, которая лихо мешала красноречие с матом, в зависимости от обстоятельств. Красноречивый человек красноречив во всем. Так же ее и по жизни болтало — то вверх, то вниз. Весы.
— Далеко убежало?
— Что убежало?
— Молоко.
— Кончай издеваться. Хочешь помочь — приходи, плиту помоешь.
— Муж помоет.
— Какой муж?
— Следующий. Какой-никакой, а муж тебе нужен.
— Мне нужен такой мой муж, с которым я всегда буду чувствовать себя невестой.
Если же дел было невпроворот, Шила звонила мужу, чтобы чувствовать поддержку. Когда ей очень хотелось сказать ему нечто важное. Она писала… Стирала… Опять что-то набирала в столбик:
Не заходи Вконтакте, в Фейсбук не заходи
Подумай о себе
О близких
О душе
Возьми бокал мартини
Чтоб мысли были беспосадочно легки
Писать не надо
Лучше позвони
«Нет. Все удалила. Пообщалась. Блин!» — крутила она про себя после очередной неудачной попытки написать.
Артур позвонил сам. Именно за это она его ценила. Он был очень чувствителен ко всем ее колебаниям, буквам, точкам и запятым.
Часа через два после звонка они встретились. Если тела все еще пытались пристроиться друг к другу, выискивая позу наибольшего прикосновения, то души все еще играли в догонялки, кружась где-то под коваными фонарями, словно мотыльки, все еще рискуя обжечься. Этим риском были наполнены их крылья. Сердца читали между строк. Целоваться — все равно что читать между строк. Двух влажных розовых строк. Желание читалось ниже, меж ног.
Солнце клонилось к весне. Мы шли, взявшись за руки. И болтали на разные темы:
— Иногда я думаю, чем я хуже других? Почему некоторые счастливее меня?
— С чего ты взяла, что они счастливее?
— Я ведь думаю о них. Кстати, куда мы идем?
— Ко мне, я знаю короткий путь через двор… Что ты остановилась?
— К тебе я бы предпочла через сердце.
— Твои стройные ножки там уже потоптались, если ты не заметила.
— Предложил бы тапочки, я бы не наследила.
— Как же я робок. Робость меня когда-нибудь погубит… или сделает роботом.
— Моим?
— Посмотрим. Может, останешься на ночь?
— Я не умею.
Так она ответила, но потом быстро научилась. Тогда она осталась у меня впервые:
— А кто это там у тебя скулит?
— Поставил стиральную машину.
— Я тоже боюсь темноты.
Сначала мы долго пили чай на кухне, смеялись и целовались с него, как с марихуаны. Не знаю, почему нам так было смешно, ржачно, заразно, возможно, весна. Ее прибавилось в крови, и гормоны начали выползать из своих нор, нарушая привычный порядок вещей. Голоса наши становились все беззвучнее, потому что их связки уже были сорваны приступами смеха, губы стерты поцелуями.
— Тихо!.. Слышишь… этот зловещий… смешок? — стала прислушиваться Шила, разделяя свои слова поцелуями. — Слышишь? У тебя даже мебель смеется, — начала она раскачивать свое тело все сильнее на кухонном уголке. Из которого действительно просачивался скрипучий мебельных хохоток.
— Ты смеешься под фанеру. Шила, где твоя искренность?
— Там.
— Где там?
— Догадайся.
Мы лежали в ней, в темноте, в бассейне постели, полного хлопка. То и дело наплывая друг на друга, словно котики, в беспощадном желании спариваться.
Женщине надо знать точно, кем она будет чувствовать себя наутро: дурой или любимой дурой, если останется на ночь. Это была одна ночь, а потом тысяча других, и каждая из них вешала на наши отношения звезду, словно награду за постоянство. Скоро их была целая плеяда. Мне казалось, меня кто-то вел по этому млечному пути то медленно, то страстно:
