— Извини, конечно, но кажется, что я тебя больше не люблю.
— Да какая разница, мы уже приросли друг к другу настолько, что не отодрать.
— Ты прав, последний глагол очень страстный, без него все — рутина, — снимет она линзы, стерев мой облик до утра. От меня останется только безличное пятно под одеялом. Даже свету станет скучно с нами, и тот уйдет в себя, в лампочку. Мы спокойно засопим, я сразу же усну. А жена услышит, как кто-то сует ключ в ее дверь.
Я, совсем другой, поднялся на свой этаж и мнусь на коврике со связкой ключей. Жена, со своей связкой ключей, смотрит на меня в глазок, как в контактную линзу. В этот вечер она была сентиментальна, как и мартини в ее бокале, где плавали кубики льда. Она развлекалась тем, что толкала их, словно однобокие предложения кавалеров, и слушала, как те звенели. Они звенели так же, как и ключи от ее сердца. Целая связка ключей. Поди подбери, поди открой. Она сама открывает дверь, не говорит ни слова, спешит обратно в постель к тому безличному пятну, которому предана, подальше от неприятностей. Она верна своим женским принципам. «Подожди». — «Что еще?» — «Как же я люблю твою халатность». — Я успеваю схватить ее за подол халата, впиваюсь в ее губы. Рот мой полон стрел любви, губы, как резиновые присоски детского пистолета, они смазаны густо слюной, поэтому липнут намертво. Быстро снимаю туфли, расстегиваю джинсы, стаскиваю с ног все х/б, в нетерпении втаптывая в паркет. Беру в охапку жену, беру ее прямо в коридоре. «Почему халатность?» — спрашивает она меня в темноте. «Потому что под ним ничего, точнее сказать, все, что мне нужно».
* * *
Иногда она просила меня ее разбудить. Я набирал номер с другого конца света, из Буэнос-Айреса или из Мельбурна, где светило солнце и пахло жарой. В темноте, в ее одиночестве зазвонил телефон. Она нащупала трубку и поднесла к уху: «Привет, сколько сейчас?..» Я знал, сколько было на тот момент у нее. Я стоял уже одной ногою в субботе, а у нее только-только пятница. «Боже, как рано… Что с погодой? — Я знал, что у нее с погодой. — Боже мой! Как холодно… — Завернулась в одеяло и закрыла глаза: — Ты не мог бы перезвонить, когда потеплеет…»
* * *
Я звонил ей часто, женщине обязательно надо звонить как можно чаще. Чтобы не случилось так: «Стоило ему только не позвонить, как у меня началась совсем другая жизнь». Ну и чаще всего это были разговоры с разными нелепыми многоходовками:
— Что у тебя на завтрак?
— Я, скорее всего, не буду.
— Почему?
— Нет азарта.
— У тебя нет азарта? Не смеши. Как ты думаешь, кто азартнее, женщины или мужчины?
— Женщины любят играть, мужчины не любят проигрывать…
— Есть пострадавшие? Чем таким ты вчера занималась?
— Охотой. Влюбилась, теперь вот ловлю бабочек в животе. Тебе тоже охота?
— Я не люблю насекомых.
— Значит, не приедешь?
— Приеду, но как только прилечу.
— Прогуляемся?
— Далеко?
— Мне бы до мечты.
— А что за мечта?
— Мечта как мечта. Голубая. А чем ты занят?
— Вредничаю.
— В смысле?
— Вредность — это когда ты варишь себе кофе, в то время как душа просит вина.
— Так выпей.
— А пассажиры?
— Налей им тоже.
— Я не хочу пить с незнакомцами. Потом ищи места для посадки.
— Не находишь себе места?
— Не нахожу.
— Я бы тебе посоветовала диван.
— Пробовал. Ты не чувствуешь? Я брожу в лабиринтах твоих извилин.
— Смотри не заблудись.
— Постараюсь. Путь к сердцу женщины лежит по извилинам. Даже в душе есть уголки, а там нет. Только идеально ровные стены. Зачем ты поменяла обои?
— Сам же сказал: «те, что были, никогда не сделают тебя счастливой». Для счастья мне сейчас нужен какой-никакой мой муж, — вспомнила недавнюю болтовню с Джульеттой Шила, ей захотелось закончить разговор чем-то приятным. Чтобы ее пилоту не пришлось сдавать в багаж осадок на душе, чтобы самолет легко поднялся в воздух и так же легко сел. Жена умела поднять самооценку, оторвать от земли, пройти точку V1, точку невозврата, вырастить подкрылки и взлететь. Единственное, что ее не устраивало в земной жизни, так это автопилот, которым злоупотреблял ее муж. Он делал ее жизнь не земной, а приземленной.
* * *
Когда мы вернулись из Финки, Шила первым делом пошла на кухню глянуть, как там цветок. Она все время думала о нем, будто тот был самым олицетворенным из всех растений, что ее окружали. Большая многостраничная роза побледнела, глянец листьев потускнел и превратился в темно-зеленое х/б, лепестки бутона сложились треугольниками, ожесточившись, образовав на краю каждого ребро жесткости для борьбы с увяданием. Шила полила кустик, потом провела пальцами по розовой мягкой глади. Лицо оказалось таким же бледным, оно смотрело из зеркала, стоявшего на подоконнике рядом с флорой. «Устала», — легла мысль в голове.
Через некоторое время усталость свалила с ног обоих. На скорую руку мы с Артуром погрызли курицу-гриль, выпили чаю и завалились спать.
В эту ночь удалось выспаться. Но все равно я встал раньше Шилы. Утром, войдя на кухню:
— Еп… пона мать, — увидел я на столе страшное. Муравьи разбирали на части курицу. Ее скелет — словно хребет строящейся подводной лодки на верфи. Работа кипела, коллективные насекомые превратилась в алчных животных, те кишели коричневой чумой.
— Что там такое? — проснулась Шила.
— Ничего, — быстро я достал пакет для мусора, сунул туда лодку вместе со всеми пассажирами и затянул полиэтилен крепким узлом.
— Только не говори мне, что опять появились эти твари.
— Не скажу.
Мне захотелось разобраться с этой рыжей напастью до конца, я тут же обратился к Яндексу, чтобы узнать их подноготную, точнее сказать, подхитинную. «Бытовых муравьев еще называют фараоновыми муравьями, поскольку впервые они были обнаружены при раскопках египетских пирамид», — пробежался я по строчкам их биографии. Скоро я узнал, что настоящим натуральным ядом для рыжих домашних муравьев кроме всего прочего является чеснок. Мне захотелось испытать средство. Я нашел в холодильнике головку чеснока, очистил и взял одного рыжего, ползущего по стенке в плен, словно мелком, нарисовав вокруг него непроходимую чащу здорового духа. Муравей заметался в вольере, он бегал от одной виртуальной стены к другой и никак не мог найти выхода, он тыкался носом в невидимую чесночную ограду, выхода не было. «Что, вампирюга, попался?» — танцевало во мне чувство мести. Скоро мне стало жаль бедолагу, и я его раздавил.
* * *
Спиной я чувствовал, что кровь пассажиров закипала, их зрачки метались в кругах безумных глаз, забираясь в соседние, в глаза близких, с которыми летели, в глаза незнакомцев, с которыми падали, пытаясь найти выход. Сознание старалось держать себя в руках, а руки тем временем судорожно хватались за телефон, губы причитали.
