* * *
— Ты умеешь ждать, Вика?
— Только не говори, что ты опаздываешь.
— Не скажу. Задерживаюсь, не знаю, до скольких. Мюнхен не дает вылет из-за погоды.
— Ясно.
— Хорошо, что у тебя ясно. «Мне бы такую ясность», — подумал про себя Марс.
— Остроумно, — грела холодную трубку ухом Вика. Она гуляла на улице с коляской. Она смотрела на пары, которые гуляли с детьми, она — почему-то с коляской. Может, оттого, что малыш ее спал, может, оттого, что рядом не было мужа, который давно не выгуливал ни ее, ни малыша, ни коляску.
— Что же ты не смеешься?
— Не смешно.
— Женщине необходимо смеяться.
— Зачем?
— Иначе она начнет плакать.
— Ты прав. Среднего не дано.
— Среднего и не надо. Именно среднее делает нас рабами, посредственными рабами.
— Тогда как у тебя с любовью?
— Я занимаюсь этим.
— Ты умеешь поднять настроение, — засмеялась в трубку Вика.
— Вика, я с другой женщиной.
— Вот теперь действительно смешно.
— Я серьезно, я тебе потом все расскажу.
Вика не ответила, только крепче сжала ручку коляски:
— Ладно, у меня сын проснулся, кормить буду.
* * *
— Что тебе снилось ночью? — спросил Марс, едва Шила открыла глаза.
— Не помню. А что?
— Ты смеялась во сне.
— Значит, море.
— Чай будешь или кофе?
— А водка есть?
— Что-то случилось?
— Нет, но очень хочется, чтобы случилось.
— Море?
— Ага, еще одно море.
* * *
Со стола я взял книгу и влез в чужой роман где-то посередине. Я взлохматил укладку страниц, пытаясь найти место, где остановился в последний раз. Остановок там не было, не было на обочине загнутых страниц. Я добрался до начала следующей главы и начал читать. Отношения были в самом разгаре. Я впился в незнакомые строчки, будто у меня была многолетняя жажда литературы, и сок прозы потек по моим губам:
— Чего звонишь?
— А что, нельзя?
— Мы же договорились, что я сам позвоню, как освобожусь.
— Ну, ты же не звонишь.
— Так я еще, значит, не свободен. Неужели не понятно.
— Уже свободен.
Однако скоро мне показалось, что эту часть я уже где-то видел. «Или переживал? Интересно, смогла бы сказать мне то же самое Шила?» — Я пережевал пальцами еще несколько страниц. Я даже услышал ее голос. Твой вольфрамовый голосок дрожал, но светил, и свет его зависел от накала наших страстей. Я любил твой голос и очень боялся его поранить, когда поцелуи переходили все допустимые оральные пределы. Мне нравилось, как ты звала меня есть, а я кричал тебе: «Сейчас, только закончу!» И так несколько раз. Ты нервничала, я баловался с выключателем, рискуя на ночь остаться без света, то есть без тебя, без секса, то есть без света.
Я уже несколько раз прочел:
— Ты обвиняешь меня во лжи?
— Скорее себя в излишнем доверии.
— Видел бы ты мои морщины.
— Да нет у тебя никаких морщин.
— Ты прав, это шрамы наших отношений. — Но слова до меня не доходили, осмысление бродило в другом измерении. Я все еще слышал голос Шилы.
— Извини, задерживаюсь. Тебе есть чем заняться?
— Да. Хожу из угла в угол.
— Больше некуда?
— А куда еще? На часах уже полночь, тебя нет, а угла всего четыре, и все заставлены каким-то хламом. Вот и представь, каково здесь моей широкой душе, — начали скакать по абзацам мои глаза. Так же бывает с людьми: общаешься с ними, читаешь их мысли, кажется, знаешь их наизусть, и вдруг — полный абзац. Новый, абсолютно тебе неизвестный человек. Но я не был до конца уверен, так как знакомые куски мешались с впервые увиденными, они мешали, хоть бери и листай все заново. Похоже, в этих лакунах текста мысли уносило в свои собственные переживания. Такое случалось со мной, особенно в пустых разговорах, в которых я бродил, как в пустой комнате, не зная, к какой стене устроиться поудобнее, прикорнуть и уснуть, чтобы никто не трогал. Что в таком общении я, безусловно, терял, по крайней мере собеседников точно, те замолкали, обижались, уходили в себя. Книги в доме валялись везде, многие из них не прочитанные до конца, словно женщины, с которыми ты поддерживал отношения. Взял, потрепал ее, она тебе — нервы, отложил в сторону. Потом под настроение взял другую, удобно, как в гареме, только женственность эта такая неприхотливая.
Время тянулось, наконец стрелки сели на шпагат, было без четверти три. Я понял, что ждать больше не имело смысла, надо было идти навстречу. Мне захотелось встретить ее у университета. Я закрыл книгу и стал одеваться.
* * *
Марс вышел из дома, в весну. Апрель потек, растаял каток, и двойная сплошная лыжни тоже пропала. Дождь весело прыгал по лужам. Весенняя влага наполнила улицы, словно это были гениталии города. Природа хотела секса, город тоже хотел, он и имел ее постоянно, захватывая все новые участки ее прекрасного тела под застройку. Там было чем поживиться. «Поставят кондоминиум или гипермаркет?» Я прошел рядом с забором, который возвели невесть когда, оградив чудную зеленую поляну. За забором уже поднялись молодые березки. Запела какая-то птица «Значит, конец скоро дождю». Из дыры дождя выбежали, играясь, две собаки, потом снова скрылись за забором. Все хотели секса, а секс требовал любви. Менталитет заставлял нас идеализировать о сексе не по Фрейду, а по любви. Поэтому часто весной люди, вместо того чтобы с кем-то славно перепихнуться, оставались ни с чем. Словно пенсионеры с рассадой своих чувств в пластиковых стаканчиках, которые уже пошли в рост и даже цвели, все еще не найдя места, куда все это высадить. Все в поисках дачи. Дача — прекрасная женщина. По весне мы стояли и терпеливо ждали большой настоящей любви. Те, кто был максималистом, кто был поумнее, не терялись, не теряли мгновения весны. Они так же смело брали незнакомых женщин, как и презервативы в супермаркете наряду с сосисками и недорогим вином. Такие способны были взять не только города, но и деревни, и хутора, и аулы. Им было все равно, кого брать. Я относился к другим. Я был заморочен на чувствах, на взаимных, на вечных, с перспективой развития. На хрена она мне нужна была, я и сам не знал и до сих пор не знаю. Привязалась еще с уроков черчения. Я помню, как та уходила в точку, словно лыжня, словно железная дорога, пока мне их не заменили две ее бесконечные изящные ноги, уходящие в одну весеннюю точку G. Я расковырял ее пальцем, я открыл ее, я обнаружил ее. Только теперь я понимаю, что в этой самой перспективе крылся холодный расчет. Мне просто повезло, как всякому инфантильному дураку. Я нашел свою дачу, свой сад, свой цветок. Теперь я ездил на нее каждый день.
