— Сколько? — Как и всякая женщина, она желала конкретики даже в мелочах, не говоря уже о глобальном.
— Плюс пятнадцать.
— Не густо для лета.
— Что за лето в этом году? — сделал я тему общей.
— Это не лето, это осень разминается.
— Хочешь, я схожу.
— Нет, моя очередь. А ты… займись делом.
— Каким делом?
— Не знаю, мужским. Зонт мне взять или не надо? — остановилась она в нерешительности, глядя на собаку, которой уже невтерпеж. Та тявкнула и тут же смела хвостом эту слабость.
— Возьми на всякий случай, — взял я зонт с полки.
— Не, передумала. Я вернусь и сразу поедем.
— Куда?
— Ты забыл, куда мне надо?
— Хорошо, — сделал я вид, что вспомнил. Готовый открыть зонтик в любую минуту на случай новой грозы.
Я взял из ее рук пальто и помог Шиле его надеть. Она подошла к зеркалу. Посмотрела на свою работу. Я уже стоял сзади, уже обнял, уже искал пальцами пуговицы. Пуговицы неохотно совали головы в петли. В каждой застегнутой мною пуговице на ее пальто читалось, как крепко Артур к ней привязан, пристегнут, присобачен. Она шла гулять на улицу с собакой, а он уже скучал. Собака, чуя близкую свободу, скребла дверь и скулила, глядя на дверную ручку. Будто от той бронзовой ладошки и зависела ее свобода. Наконец лацканы пальто поцеловались, да так и застыли в засосе. Я отворил перед ними дверь, собака выскочила и вытянула за собою Шилу. Она встала в профиль и нажала на кнопку лифта. Я все еще не мог закрыть дверь, будто моя преданность подставила ногу, не позволяя сделать этого:
— Мысленно я с тобой.
— Мысленно я и сама умею.
* * *
Проветривание пошло всем на пользу, людям, как и помещениям, это было необходимо. Как только она вернула собаку в дом, я повез Шилу в клинику, я сдал свою женщину, свою кровинушку на анализы, на сахар, на холестерин, на что-то еще. Это были те редкие моменты, когда она была не в силах проанализировать себя сама. В хорошую погоду ей казалось, что она была способна заправлять всем миром. Шила заправляла полный бак эмоций и мчалась навстречу мечте. Та была женского рода, она на дух не переносила мужчин. Шила никак не хотела верить, что зависит от них. Она часто повторяла: моей мечте уже двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть, а она все еще не исполнилась. «Неужели все это из-за тебя?»
На улице небо подтекало, навстречу дождь. Он был мокрым, неприветливым, он шел куда глаза глядят. Мы спрятались от дождя под крышей авто. Машина тронулась и, выехав со двора, понеслась сквозь пустой город. Скоро улицы вынесли ее к Неве. На набережной я сбавил ход, та была оцеплена какими-то фургончиками и людьми, снимали кино. Наша машина внезапно попала в довоенное время, рядом прошли полуторка, пассажирский автобус «Газ» из гаража тридцатых годов, из которого, словно из гардероба того же времени, вышли люди и попали в камеру. Операторский кран, будто надзиратель, внимательно следил за происходящим.
— Ты хотела бы сниматься в кино? — спросил я Шилу.
— А мы чем с тобой все время занимаемся?
— Снимаем?
— Да, сериал. Знаешь, как называется?
— Секс в большом городе?
— Секс с большим городом.
— Каждый божий день, — рассмеялся я. — Не надоело?
— Еще как!
— Что думаешь делать?
— Выйти. Здесь остановитесь, приехали. Сколько я вам должна?
— А я?
— Тридцать минут личного времени.
— Берите. Для вас мне не жалко.
Шила вышла, улыбнувшись беззвучно: «Это быстро». Я остался сидеть в машине, время от времени стирая капли с лобового стекла, которые заливали экран. Дождь редел; когда он совсем остановился, я вышел из машины, чтобы покурить с ним. Мы покурили, озираясь на мир вокруг. Мир идеализировал себя и своих поклонников холодным порывистым ветром. Небо постарело и осунулось. Чуть ниже на вывеске поросенок нюхал надпись «Свежее мясо». Город все еще валялся под одеялом субботы, уже не спал, ворочался одинокими гражданами и бессонными автомобилями. Он пока и не собирался вставать, только потягивался дымкой на небе и зевал облаками на горизонте. Напротив был КФС, я зашел в него отлить, люди уже глушили пиво с крыльями. Ощущение утреннего пива накатило на мою память, когда в голове бродит вчерашнее виски, или текила, или водка, когда одним рассолом этого не залить. Ливень пива разбавляет лужи вечера. Кто-то несет ересь, словно радио, которое висит высоко и его не выключить. Слова не воспринимаются, только их неприятный тембр. Человек смеется иногда, видимо, ему удалось пошутить, его чувство юмора тоже хлебнуло пива и пришло в себя, но не в других, другие мрачно молчат. Их чувства все еще дрыхнут, но скоро проснутся и начнут начистоту. В каждой искренности своя доля спирта.
Штаны мужа болтались на ветру, не штаны, а чехлы для ног. «Нельзя же мужчине быть таким худым? Это был один из тех вопросов, которыми я не раз задавалась. Кое-что начинает бросаться в глаза, да так, что возникает вопрос: люблю ли я?»
Шила, улыбаясь, подходила к машине.
— Ну, как там? Больно?
— Не сладко. Я хотела сказать, что с сахаром в крови все нормально, — открыла она дверцу авто и нырнула вовнутрь. Я тоже юркнул в машину.
— В моей в такую погоду его точно не хватает, — завел я двигатель, вместе с ним из динамиков вырвался какой-то хит девяностых. Что отбросило меня в детство, на дискотеку в школьной столовой.
— Мы едем?
— Да, куда?
— Давай в магазин.
— За сахаром? — засмеялся я.
* * *
Город, как на купюре в пятьдесят рублей, он в синеве тумана. Смотрю на биржу, на полтинник, снова на биржу, что-то здесь неправильно, возможно, инфляция внесла свои коррективы, чего-то здесь уже не хватает. Золотого запаса, который подтвердил бы его пятидесятицелковую силу. Биржа смотрится на ней уже нелепо, на вес полтинник теперь — это бутылка пива, а, может, и того меньше, солод тоже накрывает инфляция, тот в свою очередь накрывает меня. Внизу хлюпает вода. Темный, вонючий проход со сточной канавой. Люди вынесены на задворки. Офисы и кафе. Взгляд падает с окна и разбивается на множество прекрасных зданий, он теряется, пытаясь ухватиться за барокко, повис на купидоне, который сделал вид, что не заметил, только поправил свой колчан со стрелами. Стрелы — это потенция для свершения подвигов, а колчан — это женщина, которая на них вдохновляет.
20:15. Шила прекрасно опаздывала. Легкой походкой. Я любовался.
Она застегнула свой рот на красную молнию и убрала помаду в сумочку. Это был знак, что целоваться она больше не хочет. Я для пущей надежности накинул ей поцелуем замок, едва коснувшись. Сильно пахло спелой клубникой. Губы. Какое выразительное оружие: синтаксис, риторика и даже сольфеджио. Даже несмотря на то что улица была сыра и капало сверху, будто на крыше начал таять снег и она потекла. Вспомнилась ванна, где Шила очень любит петь, лежа в пене. Когда грудь вырывается из теплой пучины ее молодого тела. Еще один поцелуй, и затвердею. Давно я не ел клубничное варенье. С маргарином. Губы и помада давно уже стали чем-то одним, как бутер и брод. Ешь, раз голодный.
