«О чем ты задумалась?»
«О тюленях».
«Ну что ты, обиделась? У меня с утра с фантазией плохо, в голову только тюлени пришли, еще были слоны, но мне показалось слишком». — «Тогда бы твой хобот точно остался без водопоя». «Ты все еще сердишься?» — повернулся я к ней, обнял сзади. «Вроде четверг только, а я уже вся в субботе». «Сейчас я тебе устрою субботу». Начал гладить рукой меж ее интимных строк, что я там читал? «Весна!» И это уже был не крик, а бунт на каравелле, которая желала причалить к острову, а, может быть, даже разбиться о его берега, застигнутая внезапным штормом страстей.
— Идешь ловить бабочек?
— Думаешь, они уже есть?
— Да, у меня их полно.
— Я чувствую, — вникала моя рука все глубже в текст. — Откуда они?
— С Марса. — Шила сама не знала, почему назвала его имя.
— Земляки. Я ведь тоже оттуда.
— Те, что с Марса, любят закаты и заливы, — отгоняла от себя чужой образ Шила.
— В смысле? — вдохнул я волосы Шилы, не сильно придавая значения своим словам. От нее пахло любовью за сто километров, а может быть, даже за тысячу. Раньше я летел на этот запах, как кот на валерьянку, по пути совершая подвиги и преступления. Много ли надо мужчине для счастья, чтобы ждали. Теперь этот аромат все время был под боком. В земной жизни были определенные плюсы.
— Закатывать и заливать.
— А те, что с Луны — рассветы?
— Нет, сыр, я люблю сыр и вино, тебя и подарки, — беспощадно мешала правду с ложью Шила.
— Что тебе подарить?
— Море можешь?
— Безумная.
— Значит, не можешь?
— Не могу, оно мне дорого, как память об отдыхе.
— Жаль. Летом, с кем бы тебе ни спалось, просыпаешься с чувством легкого недомогания до тех пор, пока не съездишь на море.
— А с кем тебе не спалось?
— Догадайся.
— Ладно. Финляндию могу предложить.
— Там море холодное.
— Нагреем.
— Она зашла в море и нагрела его, — иронизировала Шила.
— Да, именно, своим безумием, — будто неожиданно дали горячее отопление, ощущал я жар ее тела, на которое стал давить мой атмосферный столб.
— Что ты хочешь, разгар весны. Все съезжают с катушек.
— И что, все женщины так безумны в этот период?
— Каждой крыше свой навигатор. Ты считаешь меня сумасшедшей?
— Иногда.
— А в остальное время?
Я делаю вид, что не умею считать. Я видел свои пальцы группой путешественников на краю огнедышащего кратера. Кратер дышал любовью. Казалось, вся ее искренность находилась именно там, и с каждым моим шагом из нее вырывался новый крик. Будто она спрашивала все время себя: «А как ты?» — и тут же отвечала себе на выдохе шепотом: «Кайф». Женщина может быть искренней только в двух случаях: либо когда злится, либо когда кончает. В любом случае ей приходится для этого выходить из себя, то обыденно за хлебом, то торжественно замуж.
* * *
На улице запищала чья-то сигнализация, безумие охватило весь квартал, звук был отвратительный. Все побросали тех, с кем спали, и выглянули в окно, они не боялись за свои застрахованные авто, просто хотелось набить морду тому мудаку, чья машина так яростно звала к себе. «Не моя». — Я прошел босиком обратно и лег. «Она так и будет пищать всю ночь?» Пища для тех, кто не спит. «Спи, дорогая, я думал, тебя хотели угнать». — «Как я могу спать в такой духоте. Будто в голову воткнули радиоприемник». Я представил, как кто-то другой прилег к тебе, начал подкатывать свои ядра. И только открыл дверь, а ты как заорешь, все посмотрели на своих. «Не-не, не моя, а ты не унимаешься, они все, кто проснулся: «Да сколько можно, когда же это все закончится?» «Да кому она нужна». Ты кончаешь долго, заразительно сексуально. Ты прикончила их всех, отдышалась, тоже ощутила ногами холодный пол, в ванной побежала вода, открытая тобою. Тебя украли ровно на одну ночь, из-за этого, душа моя, мне тоже не спится, я борюсь со временем и со своим недоверием, уже размером с ревность. Позвонить, что ли, но ты в душе, ты не услышишь, о чем я буду говорить с твоим любовником, разве что о погоде, но все знают, что завтра — дождь у меня, у тебя — солнце. «Ты знаешь, который час?». «Нет», — скажет он, и опять время покажет мне средний палец. «А что?» — спросит он меня. «Мне завтра рано вставать». — «Меняй работу». — «Где я ее столько разменяю. Курс сам знаешь какой». — «Не знаю». — «С Марса, что ли?». — «Не, с Венеры» (так про себя я называл свою жену).
«Как там?» — понимающе спрошу я, как всякая любопытная женщина, ждущая комплимента. «Как везде», — почувствую, как хочется ему ввернуть проклятую рифму к этому слову, поэт. «Как же ты меня достал». — «Иди-ка ты в баню». В баню я старался ходить раз в неделю, в общественную, где голые мужики собираются на одном этаже, а голые женщины на другом, чтобы посмотреть на себе подобных, схлестнуться вениками и пообщаться без галстуков. Конечно, веселее было бы смешать их всех в одну большую семью, но пара хватало и без этого. В парилке царило бабье лето: кружатся листья, ветки стегают по спине, по ногам в урагане мелькающих рук. Кроме того, разговоры о политике так или иначе скатывались к женщинам, которые в это время находились этажом ниже. После болтовни о женщинах говорить, как правило, было не о чем, все замолкали, только яростнее хлестали вениками друг друга.
— Как ты?
— Вроде бы ничего, только пусто как-то в жизни.
— Ну так суббота, восемь утра. Ты чего так рано вскочила? — возился муж с кофе, когда я вошла на кухню, завернутая в простынь.
— Ты встал, и сразу похолодало в постели, будто одеяло забрали.
— Пойдешь со мной в баню? Там тепло.
— Меня пугают большие скопления голых людей.
— Двое — это уже скопление?
— Если ты про нас, то, несомненно. Скопление противоречивых чувств.
— Я бы сказал, полов.
— Ладно, давай спать, муж.
— Как скажешь, жена.
* * *
— Оля! Оля! — заревел зверем на улице мужской голос. Он ворвался в мой сон, он уничтожил его. Я открыл глаза темноте. — Оля, где ты? Я знаю, где ты живешь, — продолжал сотрясать тишину рев. — Я реально тебе позвоню.
— Что за урод? — проснулась жена.
— Отстреливать надо таких.
— Отстрели, пожалуйста.
— Оля, — на этот раз на распев отозвался мужчина.
— Гормоны играют.
— Почему именно на нашей улице?
— Оля! Оля! Оля! — прокатилось троекратное по двору, все еще не теряя надежды найти свою Олю.
— Эй ты, долбо… иди отсюда на х… — открылся окном чей-то разбуженный рот.
