Гвардейским офицерам, пошедшими за Великими князьями в этом заговоре повезло не больше. Их также лишали всех наград, титулов и званий, а их семьи, кои они были, высылались на вечное поселение на Сахалин под надзор полиции. Каторжные работы, правда, составляли не двадцать пять лет, а двадцать. Но это ровным счетом ничего не меняло, ибо их ждала гарантированная смерть на каторге. Столько там не живут.
Досталось практически всем. Кое-кого Император выгородил, потому что он был нужен и замарался не сильно. Как того же Победоносцева. О! Константин Петрович сидел на этом суде и смотрел с ТАКИМ выражением на своих недавних соратников, что как они живыми остались — загадка. Он ведь прочитал их показания. Прочитал и осознал.
Очень неожиданный приговор. Вся «прогрессивная общественность» России до самого последнего момента думала, что уж кто-кто, а Великие князья точно соскочат, отделавшись легким испугом. А тут — вон как дело обернулось.
Еще и Император, после оглашения приговора вышел и выступил с краткой, но пламенной речью о том, что родичи его — надежда и опора престола и всей России…
— А потому и спрос с них строже всего! — Продолжал он. — Ибо кровь от крови! Кому как не им я должен доверять больше всего? Но ничего просто так не дается! За большое доверие и спрос велик. И если простого человека еще можно простить, то их — нет. Не пощажу. Как бы ни любил и не ценил. Ибо Империя превыше всего!
И зал вспыхнул аплодисментами. А Император с мрачным лицом удалился быстрым шагом.
Но хлопали не все… Да, в зал набилось очень много разного рода общественности, жаждущей посмотреть на то, как монарх станет «отмазывать своих». Поэтому-то этот поворот и вызвал у них сплошные восторги. Что у «прогрессивных», что у служивых, честно тянущих свою лямку. А вот супруга Владимира Александровича и мать Николая Николаевича Младшего сорвались с мест и бросились в ноги вдовствующей Императрице. Моля и прося их не губить. Прямо прилюдно. Сразу, после того, как Император удалился. Но та даже слушать их не пожелала:
— Они шли убивать моего сына! — Раздраженно прошипела Мария Федоровна.
— Нет! Нет! Это все наветы! Этого не может быть! — Причитали две женщины, еще не до конца осознавшие, что уже сегодня их переоденут в самое простое платье и повезут на вечное поселение на острове Сахалин совершенно обычными обывателями. Ежели по правам смотреть, каковых за ними более не имелось, как и заслуг, титулов и родства, оного они были лишены в судебном порядке, будучи супругами заговорщиков.
— Я сделала что могла, — холодно процедила Мария Федоровна. — Поначалу он хотел всех повесить.
— Как повесить?! — Опешили эти две дамы.
— А как прикажете поступать с бунтовщиками и изменниками?
— Но как же… — начали было лепетать эти дамы, но вдовствующая Императрица сделала жест, и жандармы их оттащили в сторону, заткнув рот. После того разговора с сыном, что произошел на следующий день после попытки переворота, она много думала. И чем дальше, тем больше ужасалась тому, во что они ввязались. Показания выглядели каким-то кошмаром. Но главное — все говорило о том, что ни ей, ни ее детям жизнь никто не планировал оставлять.
На самом деле она соврала. И это она уговаривала сына три дня до опубликования манифеста, повесить мерзавцев. А еще лучше четвертовать или на кол посадить. Но Николай Александрович смог сдержать ее ярость и обернул расправу в хоть сколь-либо разумный и справедливый формат. Во всяком случае, слыша, какое ликование и радостное возбуждение звучит как в самом здании Сената, так и на улице, ему удалось угодить и черни, и общественности. В очередной раз. Как и тогда — в Москве, где, по слухам, про Николая уже сказки начали сказывать. Дескать, добрый и справедливый царь придет и всех мироедов разгонит.
Впрочем, вечером того же дня, Николай Александрович собрал небольшой совет из оставшихся кровных родственников. Куда велел доставить и Владимира Александровича с супругой и детьми. Их уже переодели в одежду простолюдинов и посадили чуть в стороне от полноправных членов Императорской фамилии.
— Мне жаль ваших детей, — тихо произнес наш герой, глядя в глаза своему дяде. — Кровавую мерзость задумали вы. Не они. Парни даже и знать не знали ни о чем. И ни в чем не принимали участия. Я прав?
— Да… — хрипло произнес осунувшийся Владимир Александрович.
— Не слышу?
— Так точно, Ваше Императорское величество!
— Хорошо. Поэтому я хочу дать им шанс. Один. И чтобы не было никакого недопонимания, говорю об этом перед лицом всей фамилии. Но сперва нужно устранить даже саму возможность малейшей опасности для Империи, которая может проистекать от вас в будущем. Ведь вы, — указал он на Марию Павловну, — лишившись всех российских титулов, остаетесь, тем не менее, сестрой Великого герцога Мекленбург-Шверинского, и имеете право отъехать к своей родне. Ты же, — обратился он к Владимиру Александровичу, — достаточно молод, чтобы пережить каторгу и, после освобождения, можешь попытаться найти приют у своей супруги под крылышком Кайзера. И я бы был безумцем, оставляя в таких условиях ваших детей на свободе. Так что их ждет постриг и монашеский обед.
— Но… — промямлила женщина… — но как же так?
— Если ты добровольно, подчеркиваю — добровольно, согласишься променять сытую жизнь в Германии на монашеский клобук, отказавшись от всех своих мирских имен и титулов. И тоже самое сделаешь ты, дядюшка, согласившись, после отбытия каторги отправиться в монастырь. То у ваших детей появится шанс прожить свободную жизнь на службе Империи. Они получат фамилию Шверинские и личное дворянство. Никаких титулов, разумеется, им не перепадет. После чего они будут зачислены в любой кадетский корпус, кроме столичных, и, по их окончании, служить на благо России. Елена же будет зачислена в младший класс Смольного института в статусе личной воспитанницы моей матери, что убережет ее от перевода в Александровское училище. А потом, по завершению учебы, будет выдана замуж с приданным от моего имени. В общем — думайте. Или так, или…
— Я согласна! — срывающимся голосом воскликнула Мария Павловна.
— Тогда бери бумагу и пиши, — произнес Император, кивнув на небольшой столик. — Однако ты должна понимать — ели твои дети не оправдают мои надежд, последуют за вами. У них не будет второго шанса. Узнаю, что связались с заговорщиками, предателями или бунтарями — покараю без всякого снисхождения.
— Один шанс — это не так уж и мало, — твердо произнесла Мария Павловна.
— Это намного лучше, чем там судьба, которую вы уготовили мне… — печально усмехнувшись, согласился с ней Император, вынудив потупиться и, сделать вид, будто она с головой ушла в «бумагу».
Глава 10
1889 год, 9 мая. Санкт-Петербург
Второго мая в Сенате слушали дело «железнодорожников», третьего — «о саботаже на коронации», четвертого — «о моряках». Император не стал тянуть кота за хвост и решил завершить эти тяжелые и, в общем-то взаимосвязанные слушанья как можно скорее. Требовалось идти дальше и иметь на плечах этот груз выглядело дурной идеей.
