И что с этим делать Император не понимал. Всех судить? Да буря поднимется такая, что его сдует не заметив. А после того, как всплыло соучастие Победоносцева, он просто боялся читать дальше. Ну как соучастие? Он выражал заговорщикам сочувствие, всячески донося до них, что он и его последователи поддержат переворот, коли он случится…
— Вы воспитывали моего отца. Вы воспитывали меня. — Холодно говорил Император, бросив перед ним на стол копию дела. — И так поступили. Вы даже не представляете, как я хотел вас повесить. Прямо вот так в мундире да при всем честном народе. А потом повелел бы похоронить за оградой кладбища с запретом отпевать. Ибо вы — мерзавец! Старый, никчемный мерзавец! Я доверил вам одно из самых важных дел в Империи. А вы…
— Ваше… — тихо, почти едва слышном пролепетал Победоносцев.
— Молчать! — Рявкнул Николай Александрович, отчего этот старик вздрогнул и сник. — Возьмите эту папку и почитайте, что о вас наперебой болтали ваши же дружки, полные высокой духовности и морали. Так вы говорили? В чем вас только не обвиняют. От мужеложства до признания духовным лидером заговора, будто бы это вы подбивали честных дворян на мерзости.
— Нет… нет… нет… — с полным отчаянием в глазах прошептал Победоносцев.
Император посмотрел на этого зловредного старика, совершенно раздавленного обстоятельствами и с трудом сдержался от улыбки. Победоносцева не любили. Он многим отдавил мозоли своей принципиальностью. Участвовал ли Константин Петрович в заговоре? Без всякого сомнения. Но был там скорее фигурой, с которой вынужденно сотрудничали. Люди Владимира Александровича сыграли на раздражении бывшего обер-прокурора Священного Синода от «либеральных» шагов Императора. Он-то надеялся совсем на другие. Но оговаривали от души. Буквально каждый причастный называл Победоносцева, обличая едва ли не в том, что он злой гений заговора. Но вот беда — показания противоречили друг другу. Из-за чего совершенно ясно было только одно — Константин Петрович там был «попутчик», которого привлекли и терпели ради пользы дела…
— Простите… простите меня, — со слезами на глазах произнес Победоносцев, так и не открыв папку с делом.
— Бог простит. Мне, как Императору этого невместно. Я — карающий меч правосудия, а не баран божий. А теперь идите и искупайте свои грехи. Трудом и усердием!
— Что? — Не понял Константин Петрович.
— Идите работать. Нечего рассиживаться! Только кровью и потом можно искупить свою вину. Для пролития крови вы уже стары, да и войны никакой нет. Поэтому идите и трудитесь. Если меня устроит ваш труд, возможно, вы будете прощены. И я не шучу — узнаю, что еще раз вы где-то в чем-то против меня окажетесь замешаны — повешу. Вы поняли меня?
— Да, Ваше Императорское величество! — Воскликнул Победоносцев, рухнув на колени.
— Хватить юродствовать. Я это не люблю. По делам их узнаете! Все. Свободны. У меня еще много дел на сегодня.
Константин Петрович часто закивал. Потом не по-старчески бодро вскочил и направился к двери.
— Папка.
— Что-что? — нервно переспросил он, остановившись и обернувшись.
— Папку возьмите. Почитайте, с какими мерзавцами вы связались. Вас они оговаривали так самозабвенно, что я понял — вы не так уж и глубоко завязли в заговоре. Иначе бы они нашли кого-то другого в качестве козла отпущения.
Победоносцев кивнул. Забрал папку. И поспешно вышел из кабинета. Нет. Вылетел. На этом аудиенция закончилась. Император вернулся к делам. А уже на следующий день — 1 мая — состоялось заседание Сената.
Николай Александрович не желал затягивать дело с заговорщиками. Просто опасаясь, что определенная нестабильность в обществе, связанная с провалом дворцового переворота, может вылиться во что-то большее. Поэтому, 27 апреля он издал указ, который повелел напечатать во всех газетах России. И уже 1 мая собрал суд — сразу Сенат, чтобы некуда было подавать апелляцию, ибо выше него только монарх.
Указ был встречен населением Империи неоднозначно. Кто-то ликовал. Кто-то ругался. Безразлично на его не отреагировал никто.
В своей сущности этот указ в немалой степени подражал знаменитой 58-ой статье в Уголовном кодексе СССР до Хрущевской эпохи. Только «контрреволюция» избавилась от совершенно неуместной приставки. Так что теперь под эту статью подпадало всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти Империи или Императора.
Именно этот указ вводил такие понятия как «измена Родине», «террористический акт», «государственная тайна», «шпионаж», «саботаж», «хищения имперской собственности» и так далее. И наказания — одно другого краше. Кровожадным наш герой не был, поэтому смертную казнь указывал лишь как крайнюю меру. Остальных ждали каторжные работы разной продолжительности и конфискация имущества. Ну и разные детали, усиливающие наказание. Например, запрет на встречи, передачу посылок и переписку на весь срок каторжных работ.
Иными словами, указ сводился к тому, что у Императора нельзя воровать, его власть нельзя оспаривать и уж тем более, против него нельзя восставать. Точнее можно, но наказание за это будет самое суровое. Куда там ссылки! Например, Владимир Ульянов за свои художества в 1897 году не в Шушенское должен будет поехать на три года, подлечиться на парном молоке и свежем воздухе, а на каменоломни отправиться лет на двадцать пять без права переписки. Да с конфискацией всего имущества семьи. То есть, лишив свою мать, брата и сестер средств к существованию. Сурово? Может быть. Но иметь дело с психами-идеалистами и прочими мерзавцами Император не хотел. Пускай их лучше родственники сами по чуланам душат. Да и промышленников, снабжающих деньгами этих деятелей, тоже требовалось предостеречь от глупостей.
По большому счету простого народа этот указ касался мало. Прежде всего из-за четко обозначенных критериев и «порогов вхождения». А вот всякого рода революционеров и промышленников с чиновниками — очень даже трогал. Поставил царю пушку бракованную — саботажник. Принял такую на баланс — изменник. Все просто, очевидно и доходчиво. Оставалось только сделать так, чтобы этот закон начал работать…
Заседание Сената проходило открыто и свободно. Так что журналистов туда набилось — масса. Кто мог — сидел. Остальные толпились, желая послушать и, если получиться, посмотреть на все своими глазами. Ведь суд над заговорщиками после такого указа ожидал быть сенсационным.
И ожидания их не подвели. Великие князья Алексей Александрович, Владимир Александрович, Сергей Александрович, Павел Александрович и Николай Николаевич Младший как зачинщики заговора получили по двадцать пять лет каторжных работ без права переписки. Более того — они лишались всех прав и титулов, наград и достоинств, низводясь до самого низкого и презренного общественного состояния. А их имущество в полном объеме отписывалось в казну. Аналогичный приговор распространялся и на покойного Николая Николаевича Старшего.
Хуже всего пришлось Владимиру Александровичу. У него ведь были дети — три сына и дочь, которые также лишались всех прав, титулов и имуществ. То есть, среди прочего, устраняясь из порядка престолонаследия и ссылаясь вместе со своей материю на постоянное поселение на Сахалин под гласный надзор полиции. Мария Павловна, правда, была урожденной принцессой Мекленбург-Шверинской и формально Император не мог лишить ее титула. Но он мог денонсировать его признание, не лишая подданства. Что вело к тому, что перед лицом нашего героя она была обычной женщиной без рода и племени.
