Голова Менга вызвала дергающийся, ритмичный покатун.
– НЕЕЕГГГГРРРИИИТООООСССЫЫЫЫЫ!
Единый скорбный вой сорвался с его трепетных уст и провибрировал по ныне-смолкшим Садам. Медленно втащился он в полутени, предложенные опускавшимися бунзеновскими горелками. Тестостерон его скакнул до мега-уровней. Его пятнистая кожа сияла, словно порошковый уголь. Кровь омывала низы его ляжек.
– Что такое – черное, неподвижное, и от него орут негритосские бабы?
Голос его звучал по-детски невинно – он лишился своей притонной груботы.
– Смерть в колыбельке.
Никто не рассмеялся. На собравшихся лежала томительная тишь. Казалось, происходит невозможное. Великого Менга разгромили, об-Утко-Долалдили, Богартовали, и он, возможно, на волосок от смерти.
Вьюнош проделал пару торжествующих змеиных шагов, рука его упала на канистру бензина под боком.
– Что такое – черное… – Веки Менга начали опускаться. – …и белое… – Слова у него разъезжались. – …и катается по пляжу?
– Тихо, жирная пизда, – прошептал вьюнош, откручивая колпачок с канистры.
– Чайка с негритосом дерутся за какашку, – выдавил получеловек. Сквозь длинные ресницы свои он наблюдал за сморщенным крысиным личиком, обычно встречающимся у молодежи Севера Англии. Мальчонка Стэнли, ясно, как Олдэм. Голые костяшки дожидаются латунного кастета. Такие ребятки животным глаза выкалывают, чтобы расслабиться. Вентиляционные ссаки.
– Кто это? – вскричал Менг слепо-коварно.
– Клоунские Башмаки, – тихо ответил юноша, – пришли тебе носочки подтянуть.
– Тогда, пизда-как-клоунский-карман, подходи за призом. – Менг проверил загубленную свою ногу. Сталь стояла торчком, погребшись в мышце.
– Ну дак, всему свое время, толстожопый.
Менг полуприподнялся и всхлипом выкрикнул:
Жил в Иране один черножопый,
Чей хуй был так велик, что хоть лопай.
Съев такой колбасы,
Вытирал он усы —
Были б уши пиздой, он бы еб их.
Менг осклабился юноше. Мелькнули кончик и широкая тушка его языка – как тут вместить в себя хуй?
Над ними парило грязное облачко.
Мальчик улыбнулся Менгу. Дать хороших пинков – лучшее средство на свете. Жирного дрочилу он бы надолго отправил в больничку. Небрежно презрев толпу, он стащил штаны до колен, присел и облегчился. Витая какашка, выпавшая из него, была черна – такие откладывают собаки.
А он хорошо держится, с восхищеньем подумал Менг.
Не подтершись, юноша подтянул штаны и застегнул их на молнию.
Хуй у Менга напрягся. Вот этому промокшему пизденку он бы вправил.
– Это вот тебе, Курочка, – прошептал Менг, кокетливо хлопая ресницами. Слюнка жидкой крови выдала прорыв еще одной вены в его ноге. Он не обратил внимания. – Джон Уэйн приходит в больницу к умирающему сыну и нежно смотрит на него на смертном одре.
«Что ж, партнер, – говорит Герцог, – последние пожеланья есть?»
«Ага, пап, – слабо отвечает сынок. – Я всегда хотел, чтоб ты на меня сдрочил».
«Ш-што? – Герцог аж поперхнулся. – Ты что это такое говоришь!»
«Пожалуйста, пап, – умоляет его сын. – Это моя последняя воля…»
«Ну, ладно», – соглашается Герцог и тут же приступает в делу. Заходит медсестра, видит, что умирающий весь в сперме и спрашивает Уэйна, что происходит.
Герцог вперяет в нее стальной свой взгляд, застегивает штаны и говорит: «С моим сыном покончено…»
Получеловек обозрел толпу, которая оставалась нема. Его переполнило теплым удовлетвореньем – сардинки его жарились на солнышке.
Юноша окунул пальцы в канистру под боком и брызнул бензином на Менга. Топливо потекло у него в волосах, заструилось по лицу.
Получеловек поморгал юноше. Он себя чувствовал глупым маленьким мальчиком – его застали перед материным зеркалом, похабно измазанным гримом, спертым у нее из сумочки. Глаза его наполнились слезами. Он провел по ним нестойкою рукой.
– Должно быть, ты, блядь, в отчаянии. – НефтеШкур подступил ближе. – Убогий ублюдок.
Мимо них пробежал черный, полчаса назад преображенный в Краснокожего целенаправленным лезвием Менга. Чуть не сбил с ног женщину, чье лицо от деятельного ножа стало горячей крестовой булочкою – засохшая кровь оттеняла его румянами, женщина ковыляла калекой, слепая, как лошадка-качалка, а по всей правой стороне ее лица питоном развертывался длинный шрам. По подмосткам грохотали ее туфельки-долли.
– Эй, Цветик, следи за мослами, – галантно предостерег ее Менг, пытаясь вытереть глаза. – Вот что тебя успокоит. Как-то раз… негритос лампу нашел. Потер ее, а оттуда еврейский джинн вылазит.
«Чего желаете, о Повелитель?» – спрашивает джинн.
«Хочу быть белым, входить везде прямо и чтоб кругом – сплошь пёзды».
И джинн превратил его в тампон… – Менг поднял голову и хладно поглядел на НефтеШкура. – Мораль сей басни такова, как выразился бы Милостивый Господь: никогда не бери ничего у еврея, не оговорив условия.
Неизменно настороже, чтоб не возникла большая резиновая уточка, Менг позволил затянувшемуся своему монологу распасться на причудливую череду гортанных фырчков, перденьем подмышками и воображаемым дутьем в рога вялыми губами. Свинячьи глазки его слезились. В ноздрях булькали сопли.
– Ты башкой повредился или что, блядь? – осведомился НефтеШкур, возвысившись над ним лицом.
Вот бы мне шесть пенсов за всякий раз, когда я это слышу, подумал Менг. Этот сочный пиздюк – просто Трюфельный Отморозок, мальчик с черноШКУРОЙ.
– Черный, как барсучья жопа. – Подтвержденье Менга завершилось парой резких вяков. – Один черный пидар говорит другому: «Еби меня, как грязную собаку, только не таскай мимо маминого дома в бабских тряпках».
– Порыбачь со мной – и снасти обломаешь.
– Пизда-паштет, больше ничего.
Мальчик принялся обходить Менга по кругу.
– Южноафриканец с негритосом в джунглях охотятся, и тут тропу им перебегает роскошная блондинка, в чем мама родила.
«Аппетитная какая!» – воскликнул южноафриканец, причмокнув губами.
Поэтому негритос ее застрелил.
Все лицо Менга спеклось от серной злой крови. Нефте-Шкур что-то мурлыкал у него за спиной.
– Пошли как-то Бетти с Растусом, – напряглась бычья шея Менга, – на кукурузное поле за сарай поебаться да по-собачьи посношаться. Весь день лило, как из горшка ссак, и вся земля там невъебенно отсырела, а голожопые негритосы елозят по ней, как угри в брачную ночь.
Тут Растус голову подымает: «Слышь, милка, у меня хуй в тебе или в грязи?»
Бетти пощупала и отвечает: «Дак в грязи ж, дорогуша».
