Аммут убрала палец и вытянулась к нему. Своим влажным пальцем она постучала по его крючковатому носу.
– Ах ты шалун! – щелкнула ее длинная челюсть. – Чем это ты здесь занимался? Что это ты тут натворил! – Внезапно она отпрянула. Приподняв пред ним свои массивные ягодицы, она шлепнулась в изножье кровати. По говну пробежала волна, подъяв его уровень Хоррору до подбородка. К нему она обратилась спиною. Повернув крокодилью голову, мрачно воззрилась она на него. – Ну, тут я ничего не могу поделать, – сказала она. – Поздно уже для всего этого. О последствиях нужно было думать много лет назад, когда ты только начинал все эти свои глупости. А теперь у тебя нет иного выхода – только вытереть глазки, накраситься и принять лекарство. Хоррор забился в постели, с уст его несся лепет:
– Господь в Святом Храме Своем, престол Господень на небеси, взор Его на Человецех, Он мерит их единым взором.
– А ну-ка прекращай сию же минуту! – Аммут встала. Прогромыхала к нему по кровати, и двинула скользящим ударом ему по голове. – Ты что, не слышал меня, уже слишком поздно нахрен!
– Я поумнею, – пропищал Хоррор высоким голосом. – Богом клянусь!
– Ты всякий раз так говоришь, когда я тебя вижу, но едва повернусь к тебе спиной, ты опять за старое. – Аммут расставила ноги. – Ну, теперь-то уж всё, хватит. То, что у тебя внутри, за этим проследит! – Сине-зеленая шкура у нее на челюсти натянулась. – И виноват в этом только ты сам!
– Озирис, Элои Элои Лама Сабахтани! – Голос Хоррора взмывал к тональности, близкой к истерике. В шершавых свивальниках открылись новые фистулы. Он не успел отвернуться, как на свет комнаты протолкнулась голова бычьеглазого зародыша, и он заорал. У бедер своих он ощутил новое движенье – и понял, что нынче происходит еще одно нечестивое рожденье. Говноложе его, казалось, служит инкубатором, заменой лона. Смутно наблюдал он, как зародыш у его груди соскользнул на пол. От постели раздалась копрофагическая внутриутробная фуга.
– Заткнись! Заткнись! – Аммут сердито топнула огромной своею ногой. На голове у нее железные бигуди, стискивавшие ей короткие волосы на скальпе, зазвякали, сталкиваясь, а ее длинный хвост обернулся вкруг ее разбухающих ляжек. – Жалкий ты мелкий язычник, тебе жопу-то хорошенько выдубят, как полагается. Подумать только, как же мы тебя разбаловали. Розог жалели – и гляди, что их тебя вышло! – Она раздраженно оглядела его сверху. Хоррор лежал молча, из его сломанного носа сочилась кровь. Рот его открывался и закрывался. – О, значит, мы виноваты, а? – Крокодильи глаза в раздражении вперились в него. Воспаленная его молчанием, Аммут выметнула длань и опять стукнула Хоррора по голове. – Ну, можешь тут валяться и терпеть все, что прилетит! – Она ударила его в третий раз. Хоррор не разжимал зажмуренных глаз.
После того, как Аммут прекратила его бить, он все равно мог слышать, как демоница орет и топает по всей комнате, дергая за шнуры и убивая навозных мух.
– Ты посмотри, во что ты превратил свою комнату – а какая вонь! – Аммут вздохнула. – А могла бы стать такой хорошенькой… Конечно, нет смысла теперь все это тебе говорить. Если б только ты меня послушал…
Казалось, голос никогда не смолкнет, и Хоррору стало тошно. У него в кишках вскипали газы.
Потом он размежил веки всего лишь раз. Аммут покинула его, и в номере стало почти что тихо. Слабость, которая не оставляла его уже не первый месяц, теперь ощущалась завершенной. Дерьмо утешающим одеялом снова окутало все его тело. Как иронично, что он закончит свои дни вот так – бессильным, как дитя.
От дороги снаружи до него долетел крик бегущих детей. Он осознал, что это воспоминанье. Это школьники возвращаются домой.
Ему шесть – а то и семь – лет, и он лежит в постели родительского дома, ему тепло и уютно, читает комикс. Очередной выпуск в ежедневной газете. Комикс описывал приключенья двух эльфов, живших на опушке Лиственного Леса. Их ему частенько напоминали Менг и Экер – хотя Менг был скорее подменышем, чем эльфом. Возможно, комикс этот и был причиною, по которой он много лет питал приязнь к близнецам. Эльфы обнаружили каменную статую, брошенную волшебником налесной поляне. В камне был высечен лимерик: «Это скульптура Шепни-Обретешь. Шепни пожеланье – его обретешь!» Двое эльфов вышли из своих древесных домиков пораньше, чтоб навестить лесного волшебника Дубняка, и когда наткнулись на это «Шепни-Обретешь», тут же пожелали себе пиратский галеон. Корабль незамедлительно материализовался – запутавшись в прогнувшихся ветвях дубовой рощи у них над головами, – и они тут же пожелали, чтобы он пропал, пока не рухнул на них.
С чего бы он это вспомнил, Хоррор и вообразить не мог – вот только в тот день он в самый последний раз в своей жизни ощущал себя поистине довольным и в безопасности.
Жилище в Стритэме было раскидистым викторианским полудомом, окруженным обширным садом. Его мать с отцом вернулись из Китая и все лето деловито высаживали семена. Сад изобиловал ноготками, иудиным деревом, японикой и индийской сиренью. Их ароматы помогали затмевать крепкий дух хмеля, вползавший в открытые окна из пивоварни дальше по дороге.
Проснулся он рано с желчной головной болью, и мать не стала отправлять его в школу, а уложила на весь день в постель. Но к обеду в голове у него прояснилось, и его выпустили поиграть в саду. С собою он взял коробку оловянных солдатиков. Пользуясь высокой травой для камуфляжа, он расставил их тремя воюющими армиями. Растянувшись на животе в траве, он торжествующе передвигал крохотных оловянных человечков в зарослях. Одна группа солдат должна была осуществить внезапное нападение на две другие, и он погреб их в рыхлой почве где-то в центре сада. Но когда им пришла пора выступать, Хоррор понял, что забыл, где они похоронены. Тщетно искал он их, покуда не вернулась головная боль, и мать не застала его блюющим на заднюю решетку сада, после чего спешно отправила в постель снова.
Много лет спустя родители его умерли. Он переехал в другое место, но время от времени возвращался в тот сад искать пропавших солдат. Новые хозяева относились к нему как к докуке. Грозили полицией. Неустрашимый, он перенес свои поиски со дня на ночь. В своей последний ночной визит в дом он сердито перерыл весь сад, разбросав выдранные с корнем розовые кусты по вымощенной камнем дорожке. Зачем вспомнил это, Хоррор тоже не был уверен. Воспоминанье оставалось погребенным у него внутри, как большая опухоль.
В час кончины мы отыскиваем последнюю силу. Подтвержденье нашего недомоганья: искупающий нас хаос.
С усильем Хоррор поднял голову. С его лица стекали вещества. Отвлеченно попробовал он увидеть гаснущую комнату.
– И это всё? – Говорил он тихо, голос – мелизматический шепот. Голова его тряслась. Кишки распахнулись. Изо рта потекла жиденькая желчь. Он сглотнул. По всему его телу, чувствовал он, с проворной целеустремленностью перемещается что-то ползучее. – Нахуй! – Хоррор стиснул зубы. Он услышал, как трещат его золотые пломбы. – И это нахуй тоже! – Все поперло из него натиском – кисть дохлого еврея выталкивалась из его глотки. В коме ужаса наблюдал он, как у него перед глазами расслабились пальцы мертвой руки. Что-то выпало из нее на говно и усосалось в поверхность, не успел он толком разглядеть, какой оно формы. Рука сжалась снова в кулак и опять закачалась ему в рот с такой свирепостью, что его сотрясло обратно в постель. Он почувствовал ее у себя в груди. Затем – боль. Внутри у него зажегся пылающий факел. Рука высунулась опять и выронила на постель кус плоти, после чего снова быстро скрылась в нем. – Ебучка! – Губы Хоррора расселись, обнажив под собою кровь на кости.
