В том и была моя ошибка.
Я вижу грязь, и всё есть Миф.
Красные пиджаки были кровью, сбегавшею по обнаженной их плоти.
Клетчатые брюки – полосатыми измаранными одеяньями, повсеместными в лагерях.
Чорные лица были жарящимися физиономьями евреев, выживших первый натиск крематорского пламени.
Косматые волосы – густым чорным дымом, вскипавшим от еврейских черепов, а широко раскрытые очи, что лопались, покидали лица уже мертвые.
Придавать романтический, сиречь абсурдный глянец подлым событьям, развертывавшимся окрест меня, было в моей натуре, и естьли я отклонялся в сторону дурновкусья, сие никак не могло сравниться с истиною сего места – не игнорируя и Примо Леви, сего самоубийственного ебучки.
Вот оно.
Вкруг меня на бессчетные мили раскинулся Аушвиц: террасы, улицы и фабрики, – и сквозь них все вилась красная трасса, ведшая к ГИГАНТСКОМУ крематорью: «АЛМИНА»
[52] – имя ея натрафаречено было на ея стенах. Сие нечестивое присутствье выстроили, дабы пропускало через себя мильон евреев в день, и оно затмевало собою все остальное в лагерях, смотревшееся положительно карликовым, – намного больше «ИГ-Фарбеновских» «Aluminium Werkes», – и именно тудой маршировали ходячие мертвецы, в массивные двери, под всепроникающий бой сыромятни.
Сравнить ли мне его тревожное присутствье с художественным твореньем Пиранези либо холстом кисти Джона Мартина? Его окружал нимбом Бычий Пламень, и я николи не видал, чтобы смазанная краснота небес так походила бы на палитру художника. Синь и зелень, желть – высвечены до слепоты и залачены еврейскими культурами, они сходили с сего холста растекающеюся радужною аркою, творя в небе протечку еврейского йогурта.
– Подобное Знанье изначально – от Сатаны и, как знать, может быть Воздействьем неких старых Чар. Отнюдь не есть невозможно, однакоже Противуестественное Знанье такое сперва является Пактом с Диаволом и развивается далее сукцессиею с их Потомством: и прозренье сие имеется противу их Воли и Наклонности, Многие таковые, подозреваю я, Невинны.
Моузли располагался в режиме барона Корво. Посему я заговорил непосредственно с Томми Морэном и протчими, не сводя настороженного ока с магнетитового крематорья. Мне стало известно, что он и его группа фашистов и впрямь бывала в лагерях значительно дольше, нежели я. Артур Честертон уступил перст еврейской матери – злобной Ксантиппе, – Джон Бекетт подхватил временное пятно нейрофиброматоза на лицо, а Мораг Худ прошептала мне, что опасалась, будто подцепила бегучие булочки, кои могут не дать ей рожать детей после того, как она выйдет замуж.
– Мы пали в гадючье гнездо евреев, – безропотно молвил Томми. – Выбраться отседова будет лишь Диаволу по плечу.
Я к сему мигу уже стал полностью полагаться на Томми – он служил очесами у меня на закорках.
Как я записывал уже, Томми, некогда котировавшийся и одно время чемпион Королевских ВМС в среднем весе, как никто иной успокаивал, естьли выступал на твоей стороне на случай какой бы то ни было драки. То был доказанный факт, проиллюстрированный мне многие, многие разы.
Воспоминанья о давно минувших временах по-прежнему обитают во мне.
Случилась ночь в Ормскёрке, когда Томми поворотился ко мне – а мы с ним вместе пред митингом выпивали «Хмельную горькую настойку Обадьи» в «Голове королевы» – и произнес:
– Почему вы не рассказываете все, как оно есть? Посему покинули мы паб, унося с собою пивной ящик, коий использовали в виду нашей импровизированной платформы. Ящик мы разместили на широкой прогулочной дорожке напротив, и я применился к разговору, привлекая вниманье к нужде остановить нарастающий коллапс хлопчатобумажного текстиля. По всему Ланкаширу закрывались мануфактуры, и все боле и боле британского капитала влагалось в Бомбей, Мадрас и Калькутту, где стоимость производства составляла лишь долю ланкаширской.
Моузли мешался с толпами, что вскорости собрались вкруг меня. Многих частных лиц знал он лично. У него была замечательная память. Некоторое продленное время спустя, когда я жил в Халле, по пути на открытый митинг на Корпорацьонных Полях он нанес визит в штаб-квартиру нашего отделенья. Я представил его докеру Джорджу Бэджеру, который в Первую мировую служил в армии. На следующий год Озуолд выступал в Мэнчестере и, завидев Джорджа, в толпе, сходил его приветствовать. После сего Джордж подошел ко мне и сказал:
– Хорэс, он запомнил мое имя, а я встречался с ним лишь раз!
Старая поговорка: «Раз с нами – всегда с нами», – в моем долгом опыте доказала истинность свою. Николи не натыкался я ни на кого, кто, объявивши лояльность свою Моузли, когда-либо стал бы свирепо анти. Когда не удалось ему обрести истинную власть, довольно многие стали апатичны, но в общем и целом раз с Моузли – всегда с Моузли.
Осенью того же года в Восточном Лондоне отмечалась годовщина БСФ. Сие в средствах массовой информацьи превратилось в «Битву на Кейбл-стрит». Начавши на Королевском монетном дворе, нескольким тысячам Чорных Рубашек предстояло пройти маршем по маршруту, объемлющему Лаймхаус, Шордич, Бау и Бетнэл-Грин. В каждом городке должен был выступать Моузли. Однакоже 4-го октября евреи и коммунисты возвели на Кейбл-стрит и близлежавших улицах баррикады, и завязалась жестокая битва.
Моузли и я выстроились вместе с чернорубашечниками. В последовавшей засим потасовке я увидел, как пал Томми Морэн – от удара по голове, судя по нами увиденному, как впоследствии оказалось, обмотанной колючею проволокой рукоятию киркомотыги.
Похоже было, что ему нанесли тяжкое поврежденье – кровища хлестала из ссадины на вершине чела его и поперек всего черепа. За считанные минуты, к изумленью моему, поднялся он у меня на глазах с земли – кармазин сочился из его грубо обвязанной главы. Он вновь бросился в гекатомбу, повергаючи своих оппонентов наземь во множестве. Чистейшая доблесть, явленная Томми по тому случью, а тако-же пример, предъявленный им протчим, николи не теряют своей ясности. Он был великий борец и источник беспрестанного вдохновенья.
Теперь же мы были тут, в Аушвице, с Моузли и сливками английского фашизма. Кто бы поверил в такую синхронистичность? Естьлиб вы сказали мне – когда я впервые присягнул Моузли и Английскому Фашистскому Движенью и познакомился с Джоном Чарнли прозваньем «Чорные рубашки и розы», – что мы все вместе станем месить ногами жидкую грязь в апокалиптическом еврейском гнезде Аушвица, я бы счел вас лжецом.
– Кто ответственен за сие? – осведомился сэр О из ФФ, несколько очевидно.
– Ну, – ответствовал я, – вся Фейская Страна принадлежит Оберону и Титанье, но я подозреваю, что сие – Царство Пака. Титанье он николи не нравился. Он был весьма полезен королю, как вы помните, в рассужденьи мальчика-подменыша. Вот именно то место, где Пак Первый процветал бы и правил.
Flectere Si nequeo Superos Acheronda Movebo, на случай ежли Колдунов в Земле сей придется умертвлять. Еврейские Раввины говорят, причина в том, что Колдуны те предсказали – царем станет Давид.
