Критики намекают, что я в сговоре со Старым Ником; дескать я – последователь Пути Шуйцы. Сие – упрощенчество, предназначается оно простодушным. Слыхал я подобную брухаху (хо-хо), выражавшуюся и относительно Хитлера и его онтологических мечтаний для Третьего райха.
В сем мире несть ничего бакши. Какого положенья б я ни добивался, платил я за него столько, что вам николи не осознать.
Должно знать и молчать, как говорится.
Цепочка аплодирующих шокомладенцев падала на «ГРАЧЕВНИК», их крохотные пламенные тела царственно останавливались на постой на дворе, распаляя собою хасидов, а тако-же одну женщину, коя занялась со страстью и тут же, блядь, сгорела ярко, чему все мы и свидетельствовали.
Гефсиманский Жид широко раскрыл объятья. Огнь его коснулся, и его ободранный череп зловеще излучал. Невоздержное движенье было во членах его, и он раскрыл опаленный свой рот.
– Евреи суть народ наднацьональный во многонацьональном государстве.
Кто мог в сие поверить? Даже ровно в миг смерти своей еврей сей пытался оправдать свое несостоятельное положенье. Они искупительно жалуются и очевидно не способны понять, отчего люди против них так настроены. Не то чтобы прошлое не прояснило их позицью вполне – их терпели лишь покуда приходилось: правительствам, схватившимся с ними во взаимных финансовых интересах либо как в нынешнем государстве Израиль (кое, будучи атакованным, отвечает на угрозы эдаким вот манером: «Око за…» и так далее. Сие я мог понять лучше, ибо такое в точности отражало и мой собственный ход мыслей).
Жизнь есть не более чем лихорадка матерьи.
Я предвидел весьма великое удовлетворенье в открытьи Последней Воли и Завета Еврея-Выживанца.
Не век ли то странностей, отпущенных на волю, и не разнузданная ль нечестивая Магья?
– Ведуны не настолько не ведают, чтоб творить такое на глазах или ушах у других. Как часто протчие видели, как пользуются они Воклинаньями? Плетут чары, дабы вызвать Бури? И слышали, как выкликают они Семейных своих Духов, дабы воспользоваться Заклинаньями и Чарами? И явить в Стекле либо Показательном Камне отсутствующие лица? И выдать Секреты, кои невозможно обнаружить никак, кроме как Диаволом? И разве не видели, как людям удается делать такое, что превышает обычную человечью Силу, чего никто живущий не способен сотворить без Диавольской Подмоги?
Снизу вверх на меня пялилось море лиц мерцающего белым ужаса. Половина массы, евреи позади, стояла тихо, в тенях или же полной тьме. Боялись ли они? Я бы сказал, что да. Сие правда – у страха собственный запах. Слегка во всяком случае отличается, как я выяснил. Тут же был представлен весь комплект, для всех возрастов и двух полов, экономно упакован плечом к плечу и пристально глядел на нас снизу вверх весь без исключенья. Даже те, кто терся локтями в чистой тьме, видеть кого мы не могли, глядели токмо на нас, впивали глазами свою судьбу. И каков же был сей общий запах? Для меня и в тот миг то был намек на минующие жизни, заброшенные и одинокие, почти что не-запах. Как естьлиб сия обреченная жизнь нас уже покинула, оставивши по себе лимонный аромат существ, отошедших от нашего присутствия в спешке.
Вероятно, обонял я самого себя.
Первый факел затрещал и забрызгал внизу средь них, по ироньи поджегши рыжие волосы молодого человека. Толпа евреев окрест него исполнила мексиканскую волну, салютуючи нам. Затем фашистские факелы полетели в них пламенным градом. (Могу ль я записать здесь, что мы были настолько милостивы, что сперва приветствовали их горючим.)
– Да услышу я что-то прямо сейчас!
Мораг Худ пришлось сдерживать, ибо рвалась она спрыгнуть в сию массу кувыркающихся жидовинов, с криком: «Miessa meshina на вас!» От них я слышал голоса, подъятые в халлеле на всю катушку. Сие быстро сменилось страстным изкором; изложеньем в лихорадочной тональности того, что я редко слышал исполняемым с бо́льшим рвеньем. Яко в лучшем рок-н-ролле, коли волю подстегивает первоначальное чувство, засим наверняка последует завершенное произведенье искусства.
– Zang Tuumb Tuumb.
В особенности бездельный жид подпрыгнул (едва ль не чехардою) над крючконосым плутом, обряженным в чорный дождевик (подозреваю, был он отравлен элем, вероятно, нахлебавшися «Лимонной Самогонки» в «ТРЕХ ПРЯМОХОДЯЩИХ ЖАБАХ» за 12 вечеров один за другим). Приземлившися на цыпочки, обернулся он и выложил своим собратьям искренний каддиш, коий результировал в скиданье множества ермолок. Обратился он к пылающему черепу, приветственно простривши к нему длань свою.
– Ль’хаим
[35], – рек он… и я видел, как пламя передалось ему, яко полагается, будь он избранным рудиментом.
Но вот на стене происходила и более активная деятельность. Наш Артур Честертон, влившися в группу энтузиастов, приступил к созданью сплошного ливня пламенной помпезности. Он принялся освобождаться от одеяний своих, поджигаючи их одно за другим и швыряя оные в накаленную толпу внизу.
Даже громче возмущений их слышал я его к ним призыв:
– Ну почему не выглядите вы еще мерзее?
Из его уст сие летело хихиканьем.
– От мерзостности, парни мои, угрюмое место становится ярче! – Краткий каскад искр, возжегшийся из единственного еврея, чуть не подпалил и его. Но держался от твердо, разглашаючи: – Зачем же вам остаток жизни тратить на то, чтоб походить на Гауптвахтера.
Я сказал себе, что сие просто душа его отвечала.
Стаи новостийных ищеек собралась на улице за нами, и я услышал щелчки множества «Инстаматиков». Вне всяких сомнений, героический профиль Честертона воцарится на первых полосах завтрашних таблоидов.
Без придирок я оценивающе кивнул его рвенью, его маскулинности (чтоб не унизили они его как патикуса).
– Насрать мне на вола, во что там верят одноочковники… – С безошибочным изяществом Артур сбросил свою пылающую рубашку, вымоченную в бензине, на голову толстому еврею, и пыхнул в него заклинаньем. – На сие мы еще посмотрим!
Действия его, по совокупности, назначались к удовольствованью моего костлявого мужчинки (яко у Пасифаи было с Быком) – филантропья для моей сияющей плоти.
– Чересчур далече никогда не слишком далеко… – И сие было правдою. В хватке сходною с сею ражерии
[36] искры вожделенья согревали меня нежным своим попеченьем, и я ходко добрался до незанятого участка стены, а оттуда вгляделся в дымящийся двор, воспринимаючи то, что поначалу принял за полумесяц скотских стойл непосредственно подо мною, возведенных исключительно в раденьях о скоте… хотя явно различить я мог лишь крыши сих сараев. Интерьеры их – с огромными распахнутыми дверьми, коим я мог поперек полу месяца, – сокрывалися мраком, коий явствовал почти что сверхъестественно.
Я скорей ощутил, нежели провизировал смазанные силуэты людей, ползших по тому чуду, окрасом
[37] чорному, и девиантное сокровище жидомантьи впиталось прямиком в кости мои. Я знал, что неизбежно их обитатели мне будут явлены. Нераскаявшееся еврейство безмолвно ожидало, изготовившися прихорошиться ради взоров моих, бдя окутать вонью все мое существо.
