– Именно так оно и есть, – передразнила меня она, как будто бы заговорил я с аффектацьею и манерностию, словно некий юный росток аристократьи. – Не так ли? – насмешливо рекла она.
Да и подобным же белибердам меня она подвергла.
– Я знаю твое истинное имя.
Проглотить такую мысль было горько, естьли сие правда.
– Твое Магическое имя.
Я сделал шаг вбок, дабы избегнуть тенет сферопаутинного намеренья выманить меня на половую ея арену. Пара сперматек (семеприемников) подсунулася мне под нос, несомненно – дабы обратить меня в Яйца. Все регулярно приуготовивши, я обернул клинок свой в долженствующей учтивости.
– Ступай себе прочь, – выразил я раздраженье свое, – старый ты образ!
Я налег на клинок, и выбрызг омедовленного шоколада проароматил мимо меня ко мне в комнату, пересекши поверхность небольшого короманделского стола с нежнейше подвернутыми ножками, в шоколадной своей спешке чуть не споткнувшися о чашу с ромовым пуншем.
– Приятно встретиться с таким, как ты.
Сие выкрикнул я, испускаючи широкий выплеск семени, что всего лишь на миг опустошил мою трубку. Сдрочка сия проворно сгребена была пытливыми лапами и скормлена сибаритской ея пасти.
– Я зрю возлюбленного.
На периферии зренья своего я наблюдал, как Джесси выступает вперед вся нагая, уринная вода гирляндами развешана по нижней ея части, – и тут же она компактно сложилася в подскакивающую брюшную полость еврейской паучихи. Казалось, Джесси еще не выбралась из своего сновидческого осмоса, натирает свою щедрую фигуру вверх-вниз волнительным бурлеском еротики, прямо вверх и супротив, и вовнутрь арахнидского брюха – затем я токмо уж и видел, что те жесткие возбужденные волоски, ласкавшие резкими зигзагами чистую голую плоть мисс Мэттьюз.
– Любовь моя удовлетворена.
Та громадная паучья челюсть меня задела, направивши мне в ухо шепчущее плодородье.
– Я волшебства хочу и чудес, а также вдува секса – желаю я, чтоб Никадемус в сей мир вступил и изменил всё, и показал Незримое; хочу я, чтоб поверхность задралася и слетела, а также всего золота, драгоценностей и света…
Подозренье в бестактности скроило мне кривую рожу.
Поскольку я живой человек – я вышел фигурою.
Еще раз доказал я, что ретив, вынув яичныя мешки ея из шанкров проворными взмахами бритвы моей в шуйце (как будто сам я был сам Старый Ужас).
Я поморщился – все ораторские дары мои прижали уши.
– Снова продано!
Когда человек есть всего лишь семя, переходит он от женщины в жестокую землю, лишь кратко вставши в промежутке дневного света, а затем сковырнувшися во тьму смерти, и оставляет по себе он лишь яму в земле. Ядовитого семени мужа сего жены взыскуют. Судьба им лежать в родах; а тако-же и на похотливом ложе мужа, сотворяя клей.
Мужчина родится от женщины, дабы оставить свою отметину в мире, стать лучше своих собратиев. Искоренить мякину, порождающую горький плевел на поле человечьем.
Удобства ради я зову их евреями – но поистине все человечьи молекулы суть лишь планктон в море жизни.
Расовая погибель и искупленье, эндемическое для иудейских сук, курсировало по благожелательной паучихе. Ее цепкие лапки тянули за мою блядотрубку. Я пал – изрыгая любовь, что пьянила меня и размягчала. Втолкнувшися телом своим в ея мягкость, я ласкал и оглаживал ея; клянясь при том, что Джесси и другую держу за одно.
– Мадам, мне повезло довольно, чтоб любить вас.
Целуя влажные власы ея, вспухая в гнилостном ея дыханьи, я мнил, что сладкий голос Джесси наполняет меня.
– Дымчато, как в Небесах, дражайший мой. – Я вновь поднялся и втолкнулся. До слуха моего донесся чпок раскрывающейся плоти и еложенье чего-то во мне, а также укус множества острых зубов и выплеск паучьей крови.
– Вот! – вскричал я, примостивши уютно голову в неуклюжие волоски. – Ты потеряла девственность, дура.
Чорная Вдова сим была убеждена, и я, уложивши ея, возлег на нея сам и лежал сверху долго, дозволивши ногам ея перколировать мне по спине. Мнилось, будто практика сие милая. Я взял то, что принимал за уста ея, проскользнул языком своим в путанице толстых волосков. Возлюбленная моя лизала кончик моего языка касаньем, что никогда и не было нежней, затем ввела мне в рот сосок, твердый, аки коралл.
Лицо Силвии Плат, в кое глядел я пристально, обрамленное привольными светлыми кудрями, было полным триумфом, и мы с нею играли в тыры-пыры, покуда из тела моего не закапал débauche. Покуда пасся я на животе вдовы, рука моя нащупала ея анус, и вот уж мои персты молнию вжикнули ей туда, а там уж открылося чарам моих мольб с готовностию.
Сильно мохнатые ноги вернули любезность – я чуял, как они, толстые и чувственные, выпускают мириады паучат, наводившихся в меня, и принимаются мять и месить мои белые ягодицы. В чем в чем, а уж в искусстве любови она была докою. Характерный каскад моей прически расцвел оттенком белладонны, такое ж порожденье зла, как Дом Непотребств в Проулке Плевак, отчего тело мое вынуждено было окостенеть и ожить встречь похоти.
Она немного постонала и произнесла иным голосом:
– Стало быть, так, что ли?
Волосы ея пали мне на лицо, как естьлиб Кровавые еврейские пауки сновали меня, однакоже не было во мне сил отодвинуть главу свою в сторону. Резкий запах серы взобрался мне в ноздри, словно подогретый уксус. Прогонистые клыки, огромные крюки кости, истекающие пеонами славы и златою живицею из земного корня неумеренно хмурились надо мною.
– Как скажете, мадам.
Какую часть сей огромной паучихи ласкал я столь интимно, кто мог сказать? В menage a trois между Силвиею Плат и Джесси Мэттьюз я был под рукою для примерки. Имел ли какой муж когда подобный опыт таких любовей… или же лишь я – человек, ставший примечательным его же собственными порывами и похотьми?
До определенной степени приучаешься даже к самому омерзительному. Рожденье мое, похоже, было весьма типическим в смысле основного компонента моей жизни: близость пизды к моему благосостоянью. Я люблю женщин и в виду сие имею без неуваженья. В конце концов, хуй и пизда – основанье человечества; те места, где меж полами существует равенство.
Николи не чураяся правды – вот каков я был искони.
– Что перевалило через спину Диавола, тратится у него в подбрюшье. – Сие пробило себе дорогу с уст моих.
Хуй мой могуче тщился в жаркой катавасьи паучихи и тем набивал ей утробу наслажденьем. («Лабиа Мажора – проход, большая часть манды. Лабиа Минора – те губки снутри, а сама дыра зовется преддверьем влагалища, ты ето знал?») Пока я ебся, мое inamorato поставило меня в известность, что стенки влагалища покрыты слоем густого еврейского семени. Демонстрируя сие, ложась под множество жидовских Абрамов, Силвиа Плат предумышленно вводила в себя больше юдовства.
