– Эт точно, – согласным хором вторила ей стая. – Загладь свою вину, – посоветовала вторая ворона.
Облачко продрейфовало своим путем мимо Херби.
– Если соблаговолите подождать, – учтиво крикнул птицам он, – мне кажется, я сумею доказать, что вы меня не за того приняли.
– Не можем бы, блядь, ждать, – обреченно ответствовала вся туча ворон. – Мы прикованы к этой ебаной тучке!
– То есть, – пояснила ворона с самой вершины облачка, – никто не может с него слететь, пока сестру не выдадим замуж. – Она показала крылом на ту ворону, что говорила первой. Теперь она стояла на самом кончике облачка и озирала Херби.
– Хотя если присмотреться, он, ять, совсем не мой тип, – подвела итог она. – А кроме того – и вообще, блядь, машина. Мне цыпляток от него нипочем не родить.
– В этом, мадам, вы можете быть совершенно уверены. – Фары Херби провожали взглядом удалявшееся облачко. С востока дул жесткий ветерок.
– Корова ты мягкотелая, так мы никогда не слетим с этой ебаной тучи. – Одна старая птица раздраженно стукнула пером по лбу несговорчивой невесты. – Так и вижу, что сдохну в этой кучевой хуйне. Я уже устала питаться другими птицами. Как же хочется мне хоть клювик макнуть в сочного дождевого червячка – да хоть и в какую-нибудь старую мышь-полевку! Блин, видела б тебя сейчас твоя мать. – Ворона в отвращенье отвернулась. – Ее стошнило бы зелеными лягушками.
– Мне тоже своих проблем хватает, – крикнул им вслед Херби, – но я вижу, что беседа наша пресеклась раньше времени.
Облачко яростно тряслось от спорящих птиц. Свара быстро набирала обороты, и вот уже сколько-то раздосадованных ворон быстро вонзали свои острые клювы друг в друга.
А некоторые принялись воздвигать флаг с девизом caput corvi (Ворона и Дракон – Херби признал в них архетипические символы Первоматерии в ее Платоническом состоянии тьмы).
Воздух вдруг потемнел – это вторая стая кубических и сферических птиц опустилась на дерущихся ворон.
Летучая воронья тюрьма начала распадаться, и отсеченные птичьи головы дождем пролились на пляж. Оттуда градиной вылетело чириканье:
– О, снова питаться чистым зерном, не облепленным всем ароматом творенья!
На песке под обреченной тучкою играли школьники. Те, что посерьезней, скакали на деревянных лошадках или гусях, либо просто на палочках верхом: с одной стороны к палочкам были приделаны головы лошадей, львов или гусей, а с другой— колесики.
По ебаному этому песку шаркали ногами компашки голозадых живых мертвецов – все тела в громадных и омерзительным на вид сочащихся болячках и нарывающих язвах.
На радиевых женщинах висели крохотные наросты – словно недосформированные зародыши или потеющее мясо, они непристойно болтались у них и меж лопаток, и между мягкими внутренними сторонами их веретенообразных ног.
Одна несчастная боролась сразу с тремя выростами человечьей грибницы у себя на ебаной голове; вылепленные Менгеле, сплошь ручки, как у гончих, рожденные от лучей талидомида, до отключки избитые спазмо-кузены.
Клочья болезного мяса, бурливые, как газировка, связанные вместе вьюнками, лежали яйцами-мутантами, будто оставленные инопланетными марионетками из какой-то заблудшей торпедирующей галактики.
Эти нечаянные урожаи регулярно изрыгались на алчные пески Бельзенского побережья, где их прожорливо сжирали тралящие армии голодающих, привлеченных к знаменитым свалкам внутренностей этого курорта.
Коммандос работали пляжечесами – сдирали с тел узловатые шнурки, которые те носили на запястьях, и наводили их на громадные известково-хлорные ямы.
В разгар сезона, когда златой час зари сиял цитринитасом и рубедо, и орды живых мертвецов чумою и пиздецом наползали на пляжи, Верховный Капо открывал бензиновые ванны, где плоть и жир счищало с человечьего скелета быстрей крыс в канализации.
На Херби упал человек с волглой и сухменной гангреной, стекавшей с его тела, а миниатюрная дырочка у него в сердце, проделанная иглой от шприца с хлороформом, была у него по-прежнему отчетливо видна.
– Пассажиров не берем, лапа, – нежно сказал Экер, рукою смахивая человека с крыши машины. – Через минуту подойдет другой автобус. – Он обратился к автомобилю: – Поезжайте, маэстро.
Запоздало Экер перекрестился, после чего и рухнул назад, побежденный.
Не сводя взгляда ни с чего, упиваясь этою землей многообразья, Херби был заворожен. Редкие и драгоценные минералы, ярь-медянка, бораль, бол аммиачный, негашеная известь пронизывали эреальные и волатильные черные скальные пруды и альбедный песок.
Истребленье – панацея, на коей мы и плывем.
Они выехали на чистый участок пляжа невдалеке от моря.
– Вот местечко не хуже прочих, – вздохнул Экер. – Тут и устроим пикник.
Херби исправно остановился. Пар громыхал крышкою его капота, а ядовитый воздух бился в параличе и мрачных предчувствиях.
– Прежде, чем запаркуете сюда свои тушки, вам понадобится шезлонг – и блядь-билетик. – К ним подошла громадная ласка с антикварной жестяной машинкой, перекинутой поперек могучей груди. – 3 и 11 пенсов за славный денек на солнышке, дружок, или уебывайте под пирс ко всякой накипи, к горностаям, хорькам, барсукам и едва терпимой крысе.
Только не это, еще один аватар невежества, подумал Херби (как мухи летят на патоку).
– Ты считаешь, что разговариваешь с Кинем и Подбросем? – раздраженно осведомился Экер, и желтушный тон лишь подчеркивал его слова.
От ласки последовал треск барабанных палочек.
– Ладно, какого вида вам нужен, блядь-билетик… Элвис-Люксовый?
– Смари у меня. Пизденыш. – Это проснулся Менг. – Или пожевать кастетный сэндвич желаешь?
– Я б не прочь, – уверенно ответил ласка. – Больше ни слова. – Менг выпрыгнул из Херби и засветил животному свой коронный. К удовлетворенью получеловека, ласка рухнул, как мешок дерьма.
– Раз плюнуть. – Он отряхнул руки. – Ну, и где тут блядский хавчик?
Двадцать девять евреев обрушились на оглушенного ласку и потащили его, уже полусъеденного, за незаметную дюну.
Весь еще вымоченный сном, Экер опустил с размаху учтивые ноги свои наземь и сел по-турецки на песок; со всех сторон его окружали четыре песчаных замка, торчавших, как соски́.
Менг с треском вскрыл жестянку «Ньюки-бурого» и, жаждая, отхлебнул. Обозрел пляж.
– Куда тут к талантам? Боже, у меня тут настоящий сталкер встал. – Дабы подчеркнуть габариты проблемы, он сунул кулак себе в трусики и рычагом выдвинул одеянье вперед. Покричал симпатичной горностайке, в бикини нежившейся на солнышке невдалеке. Та повернула голову и окинула Менга оценивающим взглядом.
– Я так рада, – пропела ему она, – я так рада, я рада, я рада, я рада.
