Затем вдохнул. Радиоактивный воздух заполнил его легкие. Он был такой же, как обычный. Только смертельный.
Соловей закричал. И кажется, снова потерял сознание.
* * *
Убер волоком тащил его по площади мимо церкви. За шиворот. Когда Соловей спотыкался и падал, Убер поднимал его пинками и рывками. Соловей стонал, выл, но шел.
– Что ж ты, волчья сыть, спотыкаешься?! – приговаривал скинхед. Соловей вздрогнул и очнулся. И сразу все вспомнил.
Они были на поверхности.
– Убер, блять… Ты перепутал сказки!
Убер дотащил его до храма Кирилла и Мефодия.
– Пришли, – сказал Убер. Огляделся. – Да, отличное место. Жутенько, но в тему.
И тут Соловей понял, что это конец.
– Я могу еще идти, – сказал Соловей. – Честное слово. Я совсем не устал, я могу еще идти… Давай в следующем дворе. Убер! Убер, слышишь?! Там, дальше, намного лучше меня убить. Честное слово… послушай…
Скинхед молчал. В окулярах противогаза отражалась неровная небесная линия Петербурга.
Соловей попятился, упал. Снова пополз. Скинхед медленно шел за ним, неотвратимо и спокойно.
– Убер, что ты делаешь? Убер! Убер!
Он увидел в руках скинхеда армейский шприц-тюбик.
– Нет! Нет! Пожалуйста, не надо…
Скинхед вколол Соловью промедол – прямо сквозь защитный костюм. Соловей дернулся, затем – не смог удержать блаженную улыбку. Убер достал и вколол ему еще один шприц, в другое плечо. Пших. И готово.
Соловей улыбался. Эйфория. Приход. Промедол – это опиат, это хорошо. Му-у-ультики, подумал Соловей.
Убер достал красные резиновые трубки. «Что это?», подумал Соловей. Потом вспомнил, сообразил, прорвался сквозь прекрасный блаженный туман. Это те трубки, что он, Соловей, использовал, чтобы привязывать свои жертвы. И ту девчонку, Марту, тоже. Он хотел выругаться, но злости не было.
Убер достал кукри. Огромный, сверкающий. В блаженном потоке «мультиков» Соловей залюбовался отражениями в лезвии кукри. Убер покрутил головой, затем плечами. Приготовился, взял кукри за рукоять двумя руками. Как топор, подумал Соловей. Убер медленно поднял нож над головой…
С хрустом опустил. Соловей не сразу понял, что случилось. Убер снова поднял кукри, с него слетели черные капли, и снова опустил. Шмяк. Шмяк. Плюх.
Соловей повернул голову. На мостовой лежала чья-то рука. Знакомая рука. Вот кольцо-печатка на пальце…
«Это моя рука», вдруг понял он.
Убер сказал:
– Вот какая-то такая кривоватая справедливость.
Он поднял свой вещмешок и повернулся. Соловей еще не чувствовал боли, но понял, что сейчас произойдет. Его бросают здесь, на поверхности. Вот так.
– Не оставляй меня так! Прошу! Не оставляй! Лучше убей! – закричал Соловей. Наркотический туман наплывал, затуманивал зрение. Не сейчас, раздраженно отозвался Соловей. Усилием воли он отогнал эйфорическую волну, заставил себя собраться.
Убер остановился. Посмотрел через плечо на изуродованного Соловья.
– Глупости. Не будь девчонкой, – сказал он.
– Убер! УБЕР! – заорал Соловей во всю мощь легких. – БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ! У меня же нет рук!!!
– Слушай, не драматизируй.
– Нет рук, с-сука!!
– Вот тут ты меня прямо заинтриговал, – сообщил Убер. Собрал вещи, сложил в рюкзак. Тщательно вытер кукри и вложил в ножны.
Соловей начал молить:
– Убей меня! Пожалуйста!
Убер хмыкнул.
– Обойдешься.
– Убер!! Сука! Будь же человеком!
Скинхед резко повернулся. Соловей сглотнул. Рот пересох – обычная побочка промедола. А может, не от этого…
– Знаешь, кто я? – сказал Убер спокойно.
Убер смотрит на Соловья сквозь стекло противогаза.
Соловей:
– Убер, пожалуйста…
– Я типа ангел господень, понял? Я гнев его… и тому подобная хрень. Так сказала одна маленькая девочка и так оно и будет. Аминь. Слушай, Соловей, ты действительно ждешь от меня милосердия?
– Убер… не надо… н-нет… пожалуйста. Только не так!
– Видишь? – Убер раскрыл ладонь. На ладони лежало грязное черное перо. – Вот оно, мое милосердие. Аз есмь всадник на коне бледном, сука.
Скинхед помолчал. Ветер подхватил перо с ладони и поднял вверх, все выше и выше. Перо, дергаясь, поднималось над городом. Возможно, туда, наверх. К воротам.
– И имя мне – долбаная Смерть, – сказал Убер.
Тишина. В темном небе над площадью кружили черные крылатые тени.
– А сейчас попробуй выжить, – сказал Убер. Повернулся и пошел. Соловей закричал, затем посмотрел на свои обрубки – и опять закричал. Он вдохнул полной грудью отравленный радиацией воздух – и вдруг, вместо того чтобы кричать, запел. Он давно не пел этой песни, великолепной неаполитанской «Сорренто». Теноры должны петь «Вернись в Сорренто», даже когда Земля останется совсем без людей:
– Как прекрасна даль морская…
Как влечет она, сверкая,
Сердце нежа и лаская,
Словно взор твой голубой.
Слышишь в рощах апельсинных
Звуки трелей соловьиных?
Вся в цветах благоухая,
Расцвела земля вокруг.
Великолепный тенор летел над мертвой площадью, мертвым городом, мертвым дворцом, мертвыми львами…
Torna a Surrieееееnto,
famme campà!
«Вернись в Сорренто, верни меня к жизни». Что может быть лучше солнечной неаполитанской песни, звучащей над городом холодной земли и ледяной северной воды?
Соловей закончил петь. Лучше он не пел никогда.
Убер остановился.
– Браво, – сказал он. – Кажется, сегодня я слышал лучший голос на Земле.
Повернулся и пошел дальше.
За его спиной затихал крик Соловья:
– Убер, не бросай меня здесь! Я тебе скажу! Скажу! Это важно!
* * *
Убер уходил, не оборачиваясь. Какой бы ни был этот секрет, он не стоил его милосердия. Не в этом случае. Мика мертва, Мамед мертв, Нэнни и Юра тоже мертвы. А вот те, кто это сотворили, позволили и благословили, еще мертвы не все. И он это исправит.
Соловей закричал.
* * *
Он сорвал свой прекрасный голос и теперь не мог даже шептать. Только хрипеть.
Спина скинхеда исчезла вдали. Соловей вздохнул. Он все еще плавал в наркотическом тумане от обезболивающих. Мир вокруг играл яркими красками и плавился цветами. Мир вокруг был великолепен и потрясающ.
