Сейчас Чечену для этого даже не нужна была черная футболка. Но он все равно ее бережно хранил и надевал по особым праздникам. Как талисман. Черное кольцо всевластия.
– И тогда Иван Грозный закричал: кто эти воины, что не покоряются моей железной воле? Кто эти великаны?! И сказал, что будет набирать в личную охрану только их… И платить им золотом. Но гордые чеченцы брали за службу только лучших арабских жеребцов и самых красивых русских девушек…
Чечен помедлил, испытующе посмотрел на парнишку.
– Вот ты русский?
Парнишка нехотя кивнул.
– Плохо, – сказал Чечен покровительственно. Парнишка замер. – Русские – это рабы. Рабство у тебя в крови, мне жаль, брат, э! Но это так, что поделать. У вас тысячелетие рабства, а мы чеченцы – наша кровь… она пропитана свободой… – Он воспламенился. – Свобода горит в нашей крови… как радиация! Как пламя! Мы никогда не были рабами! Никогда!
Чечен замолчал.
Глаза слушателя расширились. В них отразился вытянутый силуэт… Лысый.
– Привет, вонючее чудовище, – сказали за спиной негромко. – Как сам?
Чечен мгновенно обернулся, но – опоздал. Скинхед перехватил его руку, заломил кисть – Чечен выгнулся. Убер расстегнул ему кобуру, вытащил пистолет – ГШ-18, так себе машинка – и отбросил в сторону. Крутанул так, что Чечена скрутило от боли и он выгнулся в неудобной позе.
Убер посмотрел на парнишку. У того отвисла челюсть.
– А ты чего смотришь? – сказал Убер обыденно. – Видишь, гордый чеченский воин отказывается покориться русскому завоевателю? Беги давай.
Парнишка кивнул – поднялся и убежал. Как ветром сдуло. Убер усмехнулся.
Отпустил Чечена, тот затряс рукой, зло посмотрел на скинхеда.
– Я буду нежно звать тебя… – Убер усмехнулся. – Царь Леонид.
– Че сказал?! Сюда иди, э!
Убер шагнул к нему, Чечен отшатнулся. Глаза скинхеда смотрели холодно и жестко, на губах блуждала полуулыбка. Убер заговорил:
– А теперь скажи мне, только отвечай быстро и четко. Девушка, которая пропала… Марта, кажется? Когда ты ее видел в последний раз?
Чечен зло прошипел:
– Пошел ты!
– Ладно. – Убер пожал плечами.
Убер хлопнул ладонями по ушам охранника. С виду несильно, но очень жестоко. Тот согнулся и завопил от боли. Убер ударил еще раз, под дых. Чечен замолчал.
– Не пошел ты, а «пошел ты, русский мудак», – сказал Убер. – Ты ведь это хотел сказать? Ну-ка, повтори.
Чечен покосился на него. Темные испуганные глаза его сузились. Но он промолчал. Кажется, это безопасней, чем повторить. Чечен сглотнул. Кажется, этому лысому нужен только повод, чтобы кого-нибудь убить.
Убер насмешливо сказал:
– Ну-ну, я подожду.
Чечен попытался незаметно вынуть нож. Блеск лезвия. В последний момент Убер перехватил его кисть и – сломал. Хруст кости. Нож упал на платформу. Звяк!
Чечен закричал на одной ноте:
– Сука, сука, сука! Ааа! Сука!
Убер улыбнулся. Затем подобрал нож Чечена и небрежно отбросил в сторону. Клинок скрежетнул по бетону. И тишина.
Убер некоторое время разглядывал Чечена, затем присел перед ним на корточки. Чечен смотрел исподлобья, прижимал к себе сломанную кисть, баюкал ее. Глаза злые и обиженные.
– Некрасиво, – сказал Убер насмешливо. – Вот оно, бремя белого человека. Возишься с этими дикарями, возишься, ночей, сука, не досыпаешь, все пытаешься культуру им привить… искусство, нафиг, высоких отношений. А он чуть что – за нож хватается. «Пять быков». Стихи Николая Гумилева. Никогда не выводи меня из себя воплями боли. Договорились?
Чечен сплюнул. Выпрямился, насколько мог:
– Пошел ты.
Убер достал кукри, перед лицом Чечена оказалось сверкающее лезвие. Скинхед медленно поворачивал его, на металле играли переливы света. Чечен замер. Убер растянул губы в улыбке.
Чечен, все больше слабея, забормотал:
– Пошел ты. Пошел ты…
Убер улыбнулся, погладил себя левой рукой по выбритой голове. Скинхед смотрел на Чечена ярко-голубыми, безумными глазами.
– Ты большой и страшный, говоришь? А я очень маленький и совсем не страшный скинхед. И сейчас я буду тебя немножечко убивать.
4. Разговор мэра
Когда он вернулся, жена была уже в кровати.
Мэр снял и положил на табуретку очки. Переоделся в пижаму, погасил фонарь, в полной темноте на ощупь залез в кровать. Жена старательно делала вид, что спит. Это хорошо.
Он поморщился, лег подальше, к левому краю, чтобы случайно не задевать ее ни рукой, ни даже пальцем, чтобы не чувствовать этого раздражающего тепла ее тела. Хуже нет ощущения белья, нагретого ее телом. Брр. Мэр подумал об этом, и ему сразу захотелось почесаться.
Простыня была прохладная, чистая. Такая холодная, что казалась влажной. Все, как он любил.
Он лег в эту прохладу, расслабился. Жилье семьи мэра было отдельной комнатой, когда-то служебным помещением метролитена. Складом, кажется. Мэру было все равно. В темноте смутно белел потолок.
Он потянул на себя одеяло, сел, расправил его, чтобы закрыть ноги, снова лег и подтянул одеяло до подбородка. Целый ритуал.
Он закрыл глаза, вдохнул. Холодный влажный воздух прошел в него и заполнил его, как шарик. Вместе с воздухом пришел сон. Он лежал и медленно проваливался куда-то в глубину, в безвременье, без проблем и нервотрепки. Приятная теплота окутала его. От хорошо закрытых ног к голове поднималось приятное тепло. И вот когда он уже завис на тонкой границе сна, она открыла рот и заговорила.
– Ты его видел? – спросила жена, не поворачиваясь.
«Блять». Возвращение было… болезненным.
Мэр устало сказал:
– Кого видел?
– Этот нож его еще. Ты видел?
– Видел, видел, – буркнул мэр, отвернулся от нее. Натянул одеяло на левое плечо. Отвяжись. Этот жест означает «отвяжись и дай мне спокойно поспать».
– Страшилище. – Жена потянула одеяло обратно. – Слышишь? Страшилище, говорю!
Мэр поморщился. Кажется, ему все это давно обрыдло. Он дернул одеяло, безуспешно. Открытое плечо холодило. Мэр открыл и снова закрыл глаза. «Тупая сука, – подумал он. – Ну что за тупая сука».
– Спи уже, – сказал он.
Жена мэра обиделась. Голос так и задрожал от обиды:
– Я сплю.
Мэр сказал:
– Хорошо.
Некоторое время они полежали, притворяясь, что разговор закончен. Затем жена снова подняла голову. Он почувствовал это движение спиной. О нет, подумал мэр. Только не сейчас.
