Повесив дублет на спинку свободного кресла, Девен вновь вернулся мыслями к начатому разговору.
– Вы, как всегда, опережаете меня на целую голову, – признался он, вернувшись на место. – Я и не знал, что экспедиция в Бретань – дело решенное.
– Еще нет, но этого долго ждать не придется.
– Но королева ни за что не отпустит его туда, – возразил Девен, покачав головой. – Она в нем души не чает.
– А это значит, что в разочаровании своем он станет невыносим. Ему необходимо позволить отправиться за границу и вдоволь поубивать: возможно, это остудит его горячую голову.
– Если эти донесения точны, шанс у него скоро будет, – согласился Девен, зло скалясь на очередную бумагу.
Кому-то из агентуры удалось перехватить шифрованное сообщение, и Уолсингем передал его своему стеганографу, Томасу Феллипсу. Полученное от Феллипса донесение было написано предельно разборчиво, а едва освоенных азов испанского вполне хватало, чтобы прочесть его. Должно быть, загвоздка в самом содержании…
– Однако в точности этого, – продолжал он, – я очень сомневаюсь, если только Филипп не задумал поставить в строй всех испанских мужчин, женщин, детей и коров без остатка.
– Забудьте об Испании, – раздалось за спиной.
Резко обернувшись, Девен увидел на пороге Уолсингема, затворяющего за собой дверь. Лицо главного секретаря казалось изрядно измученным, а слова – весьма странными. Забыть об Испании? Ведь это же главный, смертельный враг, Враг с большой буквы! Пожалуй, скорее Филипп забудет о Елизавете, чем Уолсингем – об Испании!
– Не ты, Роберт, – уточнил Уолсингем, видя, что Бил собирается отложить свои бумаги в сторону, и тот со вздохом оставил бумаги при себе. – Девен, у меня для вас дело.
– Сэр?
Поднявшись на ноги и кланяясь, Девен от всей души пожалел о сброшенном дублете: не притянутые к нему шнуровкой, его бриджи, завязанные в лучшем случае небрежно, грозили вот-вот соскользнуть с талии.
Но Уолсингем не удостоил его полураздетый вид никакого внимания.
– Ирландия, – пояснил он.
– Ирландия? – переспросил Девен. Прозвучало это предельно глупо, однако заявление главного секретаря застало его врасплох. – А что там с Ирландией, сэр?
– Фицуильям обвинил Перрота в измене – в сговоре с Филиппом с целью свержения Ее величества.
Сэр Джон Перрот… Знакомство с этим именем Девен свел лишь недавно. Один из людей Уолсингема, Перрот полтора года назад вернулся в Англию из пределов Ирландии, куда был назначен лордом-представителем
[21]. Выходит, Фицуильям – не кто иной, как сэр Уильям Фицуильям, его преемник.
– Не может быть, – сказал Бил, оставивший чтение и пристально вслушивавшийся в разговор.
– В самом деле, – согласно кивнул Уолсингем. – Не может. Вот потому-то вам, Девен, и предстоит, позабыв об Испании, обратить мысли в сторону Ирландии. Фицуильям на Перрота в обиде: уж очень ему не по нраву, что Перрот заседает в Тайном Совете, и Ее величество прислушивается к его мнению касательно ирландских вопросов. Еще сильнее задевает Фицуильяма то, что ирландские лорды завели моду писать прямо Перроту – через его, Фицуильяма, так сказать, голову. Словом, его неприязнь меня не удивляет. Удивительна форма, которую она приняла. Отчего именно такое обвинение и отчего именно сейчас?
Пришедшей в голову мысли Девену очень не хотелось высказывать вслух, но ведь Уолсингем, без сомнения, думал о том же самом:
– Скорее всего, сэр, ответ нужно искать в Ирландии.
Ехать туда? Ох, не хотелось бы… Помимо обычных неудобств, сопутствующих путешествиям в Ирландию, ради поездки придется надолго оставить и двор, и Анну. Однако он сам попросился к Уолсингему на службу, и теперь, если главный секретарь попросит послужить ему вдали от двора, идти на попятную нельзя. Тем более это будет знаком его доверия: прежде с дипломатическими миссиями куда-либо ездил только сам Бил.
Однако Уолсингем отрицательно покачал головой.
– Возможно, дойдет и до этого, но не сейчас. Подозреваю, причина – здесь, при дворе. Фицуильям – человек Берли. Сомнительно, чтоб Берли подстрекнул его к подобному, но что, если от меня ускользают какие-то межфракционные игры? Прежде чем посылать вас куда-либо, я велю вам присмотреться к двору. Кто проявляет интерес к Ирландии? Кто составляет петиции касательно ирландских дел, еще не дошедшие до Тайного Совета?
– Но, может, это вовсе никак не связано с Ирландией? Возможно, цель удара только в Перроте, а Фицуильям – просто самое подходящее орудие?
На это Бил согласно закивал, но Уолсингем вновь отрицательно покачал головой.
– Не думаю. Разумеется, насчет всего, касающегося Перрота, также держите глаза открытыми, но главное – Ирландия. Ищите все, что я мог упустить.
– Слушаюсь, сэр, – отвечал Девен, потянувшись за сброшенным дублетом.
– Все, что я мог упустить, – повторил Уолсингем, пока Девен поспешно продергивал шнурки сквозь петли по нижнему краю дублета и застегивал пуговицы. – Даже события давнего прошлого, случившиеся годы тому назад. Все, что бы ни удалось обнаружить.
– Слушаюсь, сэр.
Одевшись настолько, чтоб на люди показаться было не стыдно, Девен покинул кабинет. Первым делом ему предстояло отыскать Колси и привести себя в надлежащий вид, начиная с дублета: разошедшийся шов – такое, определенно, никуда не годится. Ну, а спокойный денек в приватной обстановке… похоже, с этим придется подождать.
Дворец Хэмптон-Корт, Ричмонд,
13 февраля 1590 г.
Тусклые, мрачные отсветы догоравших в камине углей едва позволяли разглядеть обстановку спальни – сундуки с одеждой и драгоценностями, кровати, заваленные грудами одеял, да убогие ложа тех, кто спал на полу.
Лежа в постели без сна, Анна Монтроз взирала вверх, в сторону невидимого в темноте лепного потолка, и вслушивалась в дыхание соседок. Вот неподалеку зазвучал легкий храп: графиню сморила дрема. Одна из прочих дам, негромко причмокнув, перевернулась с боку на бок. В камине вспыхнули на прощание несколько искр – то, не выдержав собственной тяжести, рассыпалось в золу прогоревшее полено. Спустя недолгое время храп стих: графиня уснула глубоким сном.
Безмолвная, словно призрак, Анна откинула одеяла и поднялась.
Не обращая внимания на устилавшие пол камыши, нещадно коловшие кожу босых ступней, она прокралась к двери. Дверные петли даже не скрипнули – недаром она постоянно держала их как следует смазанными. Уход ее мог бы выдать разве что негромкий глухой стук.
Полночь уже миновала, дворец почивал непробудным сном. К этому часу отправились спать даже придворные, предававшиеся запретным страстям. Однако темный плащ Анны в сей обстановке был не только символичен, но и вполне практичен, служа средоточием призванных ею несложных чар. Благодаря ему, всякий, кто мог бы бодрствовать, не увидит ее, если она сама того не пожелает.
