– Я тоже вспомнила ноты.
– Это для других – как другой язык, другая знаковая система. Там все элементы передают информацию.
– Я так и поняла, шифровка. Надо знать коды, явки, пароли. Это искусство только для своих, для избранных. Я не люблю выборы, и условности тоже не люблю.
– Я тоже за реализм. Принимай все как есть, это лучшее лекарство от иллюзий.
– Принимаю, – отправила очередную партию пузырьков игристого вина в свой внутренний мир Анна.
Рим. Отель
Мы продолжили танцевать в постели, в окружении белых хлопчатобумажных стен. Едва отдышались от назойливых желаний, едва я вернулась в себя, как услышала Бориса. Его шутка заставила меня улыбнуться:
– Теперь я могу умирать спокойно, потому что знаю, что внес свой посильный вклад в эволюцию.
– Валяй. Я пока еще покатаюсь на карусели. У меня головокружение.
– В какую сторону?
– В ту же, что и от успехов.
– Если выбирать между успехами в работе и сексом с красивой женщиной, я всегда выберу второе.
– Спасибо. Но это же классика.
– Я давно заметил – все с классики начинается и классикой заканчивается.
– Почти как в отношениях. Все начинается с кофе вечером, а заканчивается кофе утренним, – прижалась я к груди Бориса.
– Ты про наши? – он положил мне руку на плечо, словно хотел его укрыть.
– Наш был протестом против портрета. Искусство не должно быть таким навязчивым, не должно принуждать людей к чему-либо. Я боролась за право делать то, что хочу. Хорошо, что ты догадался, что я хочу кофе.
– У реалистов с воображением туго. Я включил свое на полную мощность.
– Сколько тебе лет?
– Много, думаю, от сорока до пятидесяти.
– А делаешь от тридцати до сорока.
– Насмешила, – улыбался Борис.
– Так почему все возвращается к классике?
– Ты сейчас о чем? – снова рассмеялся Борис.
– Я про искусство.
– Принципы принципами, а чувства чувствами, последних палочками и кружочками не разбудить. Давай завтра сходим на выставку, ты все поймешь.
– А если не пойму?
– Хватит уже напрашиваться на комплименты.
Рим. Музей современного искусства
С одной стороны висели работы Пикассо, Дали и Миро, с другой – Рембрандта, Гойи и Веласкеса. Посередине люди, много людей, между картинами была пропасть людей, вкусов и ощущений. Но всем было понятно, что современники заимствовали у классиков, взяли взаймы и не отдали. Современники выглядели удивительно брошенными, потому что люди толпились вокруг классиков.
– Ну и как? – спросил меня Борис.
– Знаешь, мне нравится, что у Дали свободно. Сколько была в музеях, никогда не видела, чтобы рядом с его картинами было так свободно. Мне это нравится. Классики дают свободу современникам, это очень благородно.
– То есть ты считаешь, что все остальное багаж? – кивнул он на работы Веласкеса и Рембрандта.
– Скорее, груз ответственности.
– Ну и как выставка, как впечатления?
– Производятся, – засмеялась Анна. Надо переварить.
– Ты замечаешь, что сегодня каждый – это мастерская по производству впечатлений на других?
– А ты?
– Я частное предприятие. Сам по себе. Все время пытаюсь впечатлить одного человека – себя.
– Получается?
– Как у всех смертных, – показал рукой на танцующих Борис. – С переменным успехом. – Он взял со стола свой бокал. – Но как только представлю, каково быть бессмертным, мне становится легче.
– Ты про артистов? Это да. Некоторым даже приходится изменять, разводиться и жениться вновь, чтобы собрать стадион. Только становятся ли они от этого счастливее, от своей славы, доходов и рекордов?
– Не думаю. Счастье по-прежнему величина непостоянная. Казалось, вот лишь вчера оно было в руках, а сегодня его отделяет частица «не». Жизнь состоит из элементарных частиц.
– А ты каким его видишь?
– Не вижу, – стал разглядывать пузырьки в бокале Борис. – Его же по крупицам, как золото в речке, надо намывать, необязательно держать в руках, можно купаться в блеске. В счастье как в роуминге – каждая минута дорога.
– У тебя творческий подход. Людям надо быстрее. Может, они мечтали об этой славе и доходах всю жизнь?
– Вряд ли это мечта. Мечта – это нечто дорогое, что сбывается не сразу. В спешке люди сливают ее по дешевке.
– Антимечта, – рассмеялся Борис. – Кстати, как тебе кажется, я смог произвести впечатление на тебя?
– Еще бы! – Она знала, что с ним никаких перспектив. Их бурный роман рано или поздно закончится. В один прекрасный миг он исчезнет, она закроется. Кофе и книга – страстная парочка, потому что никакой бытовухи, только горячие свидания.
– Честно говоря, я не понимаю, зачем сегодня женщине столько. Вы ведь занимаетесь бог знает чем только ради того, чтобы выглядеть успешными, богатыми, счастливыми. Не быть, а именно выглядеть.
– Свободы хочется. Видимо, мы перестали быть уверены, что нам это принесут на блюдечке.
– Звучит красиво. Но ведь свобода – это обычно не здесь, это где-то, нужен еще кто-то, чтобы отправиться в путь, – взял руку Анны Борис.
– Свобода – это и есть путь, все остальное багаж, – свободолюбиво заявила Анна, но руку отнимать не стала.
– Даже если в багаже Рембрандт, Веласкес и др.?
– Даже если Пикассо, Дали и Миро.
Рим. Улица Виколо дель Чинкве
– Трастевере – самый римский район из всех существующих. Особенно ночью. Сейчас здесь тихо и спокойно, но где-то после восьми он оживает, просыпается, как спящий вулкан, и превращается в один шумный бар, где каждый заказывает коктейль под названием «Я без ума от Рима» и каждому его готовят по индивидуальному рецепту.
– А с виду такой тихий приятный уголок, – поправила Анна на плече сумку.
– Давай сумку, я не убегу, клянусь.
Анна протянула свою сумку Борису, плечо ее вздохнуло с облегчением.
– Тяжеленькая. Что ты там носишь?
– Там? Там всякая ерунда и еще книга.
– Чувствую, тяжелый сюжет?
– Еще бы. Достоевский.
– Стало значительно легче. Я думал, что-то современное.
– Не, я предпочитаю классику.
– Это правильно. Романы научились писать не только писатели, но и пиар-менеджеры. Пусть плохонько, но, как и в любом романе, вопрос популярности – это яркий конфликт. Сегодня девяносто процентов конфликтов – запланированы. Все, что люди горячо обсуждают или переживают, – спровоцировано, срежиссировано и, как всякий блокбастер, имеет свой бюджет. Не важно где, в литературе, в шоу-бизнесе, в искусстве, в политике, даже на кухне, – рассмеялся своей шутке Борис. – Станиславского на них не хватает: «Не верю».
