Представляя себе гриб, вы наверняка думаете о той его части, которую видите над землей. Однако это все равно что, думая о мужчине, представлять себе только его пенис. То, что мы называем грибами — от самых вкусных до смертельно ядовитых, — всего лишь половой орган, часть сложного и скрытого от глаз целого. Под каждым из них раскинулась паутина грибницы: иногда на километры, пронизывая бесчисленные комья почвы и связывая собой рельеф. Плодовое тело гриба лишь ненадолго появляется над поверхностью, но протянувшаяся под землей сеть, которая служит ему якорем, живет гораздо дольше — и в мире куда более темном и богатом необходимыми веществами. Лишь немногие из царства грибов (около 5000 видов) сознательно заключили перемирие с растениями. Их грибницы охватывают и переплетают корни деревьев, разделяя с ними заботу о доставке воды к стволу. Они же помогают добывать из почвы редкие металлы, например марганец, медь и фосфор, а потом преподносят их корням, как волхвы — свои бесценные дары младенцу.
Опушка леса — нейтральная территория: зеленые лесные обитатели никогда не переступают эту черту, и на то есть причины. Вероятно, в паре сантиметров от границы уже недостаточно воды и солнца, слишком сильный ветер или мороз для того, чтобы там могло вырасти еще одно дерево. И все же изредка леса расширяются и высылают разведчиков. Это случается не чаще раза в несколько столетий: маленькое семечко проникает на недружелюбную территорию, и для него начинаются тяжелые годы в нужде. Такие семена всегда вооружены — им помогает симбиоз со спрятанной под землей грибницей. Да, первому колонизатору предстоит бороться со множеством неблагоприятных факторов, но не в одиночку: благодаря грибам маленькое деревце получит вдвое более активную корневую систему.
За это, разумеется, приходится платить. В первые годы бóльшая часть полученного деревом сахара будет уходить напрямую в паутину грибницы, спрятанную у его корней. Несмотря на тесную связь, растение и гриб остаются самостоятельными, а сети грибницы не нарушают целостность корневой системы, но помогают ей трудиться. Их объединяет общее дело жизни. Каждый становится спасительным якорем для другого. Так они будут работать вместе, пока дерево не вытянется достаточно, чтобы бороться за солнечный свет с растущими позади собратьями.
И все же почему они вместе, грибы и деревья? Мы не знаем. Гриб без труда может выжить где угодно, но почему-то связывает себя с растением, предпочитая эту дружбу более легкой и независимой жизни. Он приспособился находить поток чистого сахара, идущий от корней дерева, — необычную концентрированную питательную смесь, не похожую ни на какую другую пищу в лесу. Возможно, гриб просто чувствует, что не одинок, когда оказывается частью симбиоза?
4
Забавная штука — почва: не что-то отдельное, самостоятельное, а продукт проникновения друг в друга двух непохожих миров. Она рождается, когда соприкасаются биосфера и геосфера — своеобразное граффити на границе разных реальностей.
Еще в Калифорнии мы с Биллом решили, что будем обучать студентов почвоведению иначе, чем наши профессора учили нас. Вместо того чтобы заставлять их заполнять бесчисленные бланки и каталожные карточки, мы расскажем, откуда берется почва и как она появляется. Мы предложим студентам по-настоящему взглянуть на нее, потрогать, нарисовать и собственными словами описать увиденное. Новый учебный план выглядел так: мы выбираем место и копаем — копаем глубоко! — забираясь в нутро земли, пока она не предстанет перед нами полностью обнаженной. Мы выставим напоказ все, что таилось во тьме, и вынудим ее раскрыть все секреты.
Обычно мы легко можем определить, что из окружающего нас мира — живое: зеленый лист, копошащийся червь или пьющий воду корень. Под землей же лежит холодный твердый камень, древний, как холмы справа и слева от вас, и столь же неподвижный. Неживой. Все, что находится между этими двумя полюсами — живым и неживым, — мы называем почвой. В ее верхних слоях влияние живого очевидно: темно-коричневые остатки мертвых растений, увядшие и гниющие, здесь перемешиваются с жидкостью — всепроникающей и пропитывающей все вокруг. В нижних слоях правит камень. Столетиями вода понемногу точила его, превращая в пасту. Та высыхала, намокала и сохла снова, чтобы стать пористой, будто губка, — ничего общего с лежащей под ней скалой. Но есть и пространство посередине, где эти два мира соприкасаются и порой расцветают такими яркими красками, что любой, кому случится ехать через южную Джорджию, ахнет от изумления.
Билл оказался прирожденным и неутомимым проповедником Почвы: у него был истинный дар замечать малейшие различия в химическом составе, оттенках цвета и текстурах, увидеть которые изнутри ямы удавалось только ему. В его памяти хранились описания десятков видов почв; он на лету мог сравнить то, что открывалось его взгляду, с любой записью своего мысленного каталога — причем в мельчайших подробностях. Эти знания обрушивались на вас, стоило ему открыть рот; я не раз слышала, как он прочувствованно объясняет собеседникам в ирландских пабах (будучи абсолютно трезвым!), что больше всего в работе ему нравится отыскивать новые сочетания цветов, скрытые под землей.
Летом 1997 года мы взяли пятерых студентов в полевую экспедицию, чтобы научить их составлять карты и описания почв. Для четверых это был первый опыт такого рода; пятый — студент, много и часто помогавший нам в лаборатории, — ехал во второй раз. Он нравился и мне, и Биллу, поэтому мы приглашали его в каждую из наших исследовательских и обучающих вылазок.
Лучший способ избежать жалоб на качество еды во время походов — заставить всех их участников кашеварить по очереди. Наш студент охотно вызвался быть первым. Желая произвести впечатление, он захватил с собой какие-то банки, коробки, специи и мешок картошки, которую собирался почистить и сварить. Проблема была лишь в том, что приступить к готовке ему удалось только около одиннадцати вечера — после того, как мы наконец добрались до места стоянки.
Кто пытался вскипятить воду на открытом огне, знает: это мучительно долгий процесс. Так что я растерялась, когда наш повар снял картошку с огня и немедленно взгромоздил на освободившееся место еще один котелок с холодной водой. Вместо того чтобы просто размять вареную картошку вилкой (по нашим стандартам это уже была высокая кухня!), он начал делать пюре, добавляя привезенную с собой муку мелкого помола. С тревогой отметив, что процесс приготовления ужина, кажется, пошел на второй круг, я спросила, что происходит.
— Я делаю венгерские картофельные кнедлики, — объяснил он. — Такие готовила моя бабушка. Поверьте, вам понравится.
Поесть нам удалось только в три утра.
— Думаю, теперь мы будем называть тебя Кнедлик! — воскликнула я, когда мы все-таки приступили к еде, и наш повар просиял: ему нравилось, что эта шутка будет понятна только нам.
— Не буду я звать его Кнедликом, — пробурчал Билл, старательно изображая грубого мужлана. Он устал, проголодался и явно был не в настроении.
Теплый ночной воздух был абсолютно неподвижен; где-то неподалеку распевался хор лягушек — до нас доносилось их кваканье. Мы ели в полном молчании, набивая рты восхитительными кнедликами, которых хватило бы на роту солдат. Когда пришло время собирать пустые тарелки, Билл первым торжественно произнес: «Отличный получился ужин, Кнедлик!» Не помню, как звали того студента на самом деле: с того вечера к нему никто не обращался по имени, и оно стерлось из памяти за прошедшие годы. Однако за все это время мне не довелось есть ничего вкуснее тех картофельных кнедликов.
