– Ну ты даешь, друг… – Иван присвистнул. – Я вообще думал, что ты того… Что бордюрщики из тебя ремней нарезали. Или на барабан натянули.
– Я жесткий, как подошва ботинка, – сказал Убер. Мучительно, перекосив лицо, выпрямился, сел. Его поза напомнила Ивану позу дяди Евпата, когда того прихватывала старая рана в бедре. – Эти уроды побоялись обломать зубы.
– Ну ты даешь, – повторил Иван. – А здесь ты как оказался? В Новой Венеции?
Убер открыл рот, подержал так и закрыл.
– Не помню.
* * *
В девятнадцать лет Убер понял, что нравится женщинам, и пропал из университетских будней, чтобы проснуться в вечных праздниках жизни.
Институт на Ленинском проспекте представлялся ему не серым унылым зданием, а горящим, колыхающимся горнилом страстей и наслаждений. В этом здании все пылало, искушало и совращало, кокетничало и несло угрозу – конфликты из-за внимания женщин Убер находил самыми естественными из всех существующих на земле, двигало стройными бедрами и опаляло взглядом из-под длинных, как полярная ночь, ресниц.
– Как ты здесь оказался? – спросил Иван.
– Не помню. – Убер мучительно пытался нащупать ускользающие воспоминания и натыкался каждый раз на одно и то же – на пустоту. Все, что начиналось с момента «Вперед!» и его прыжка в туннель – исчезло, в потаенном чулане памяти не было ни одной вещицы – только темнота. Амнезия, поставил сам себе диагноз Убер и на этом успокоился. «Посттравматическая. Вот и ладно».
– А здесь – это где? – спросил он ради интереса. В принципе, какая разница, откуда начинать новую жизнь?
– Новая Венеция. А что, ты совсем ничего не помнишь?
– Помню только, когда очнулся, отливал на гермуху.
Иван поднял брови.
– С заброски?
Старая примета – помочиться на гермодверь. На удачу.
– А черт его знает. Может, у меня сотрясение?
– Смотри мне в глаза. – Иван прищурился. – Ага. Нет, зрачки одного размера. Скажи: прыжок с подвыподвертом. Только быстро.
– Охуевающая проблядь, – сказал Уберфюрер быстро. – Выхухоль, нахухоль, похухоль. Синхрофазотрон. В рамках банальной эрудиции… Да нет, все в норме, брат.
– Ага. – Иван кивнул.
Посмотрел на Убера с отрешенным выражением на роже. «Странный он, – подумал Иван. – Клево».
– Мы «Восстания» взяли? – Все-таки кое-что он помнит.
Иван помедлил.
– Ну как тебе сказать… взяли.
Лицо у него стало – выразительней некуда. Убер почесал затылок.
– Так где мы, брат? – спросил он.
– На «Горьковской». Вернее, в перегоне от «Горьковской» до «Невского проспекта».
– Как это? – удивился скинхед. – Тут же туннель должен быть завален!
– Да, Убер, – сказал Иван. – По башке тебя крепко приложили, если даже этого не помнишь. Сам-то как сюда попал, по-твоему? А? Ну-ка… – Диггер вдруг насторожился, наклонился вперед. – Покажи руку!
– Чего?
– Да не эту… другую! Ногти твои где? – Иван поднял взгляд, посмотрел ему в глаза. – Да, брат.
Убер наклонил голову, посмотрел. Вздрогнул. Левая рука была недавно зажившая, с уродливыми пятнами розового мяса вместо ногтей. Уцелел только ноготь на большом пальце. Дела. Уберфюрер сжал руку в кулак, разжал. От усилия вспомнить заболела голова.
– Кто тебя так? – спросил Иван.
«Найду затейника, – Убер стиснул челюсти, – яйца вырву плоскогубцами. Медленно». Он пожал плечами. Месть – это личное. Потом сказал:
– Не помню, брат. Да это уже не важно. Верно?
* * *
Он проснулся от ощущения, что рядом кто-то есть.
Иван осторожно открыл глаза. «Ага, вот ты где». Диггер бесшумно поднялся, вынул нож, подаренный стариком. Одно название, что оружие. Вот раньше у него был нож как нож. Даже с небольшой тварью можно справиться. Или, например, уберовский кукри – почти топор…
Неизвестный, наглец такой, залез в Иванову сумку. И что-то там искал. «Возможно, смысл жизни», – подумал Иван с иронией. Или пожрать.
Иван мягко перетек за спину наглеца, присел на корточки.
– Эй, – тихо позвал он. – Ты кто?
«Наглец» вскинул голову, увидел Ивана. Испуг плеснулся в круглых глазах… и вдруг растаял. Его место заняла радость. Рот раскрылся:
– Командир!
Ну, блин. Иван выпрямил спину, встал.
– Ты что здесь делаешь? – Он почти не удивился. Ну что за жизнь, плюнуть некуда, везде знакомые лица…
Перед ним сидел потомственный мент Миша Кузнецов. Только уже без «макарова» и с подбитым глазом. Одежда порвана, руки в цепях.
Вот уж война раскидала так раскидала.
– А профессор где? – спросил Иван.
– Не знаю. – Кузнецов виновато пожал плечами. – Он от меня это… убежал.
«Мда. Поручи дураку…»
Кузнецов сопровождал Водяника по туннелю на «Гостинку». Профессор не был особо этим доволен, злился, даже кричал. Но Кузнецова не прошибешь – молодой мент упорно выполнял поставленную задачу. Они шли с профессором, то ругаясь, то обиженно молча, почти до «Гостиного двора»… и тут Проф напоследок выкинул фокус. Кузнецов только отвернулся – а Водяника нет. Как испарился. Миша сунулся в один коллектор, тот вывел в другой. А там в туннель.
Кузнецов понял, что заблудился.
А потом решил спросить дорогу у каких-то челноков…
Спросил.
Очнулся уже здесь – в цепях. Оказалось, что должен некую сумму… а расплатиться не может. Так и стал Кузнецов рабом, или как у них здесь называется?
«Долговой», сказал Миша.
– Что делать, командир? – Кузнецов смотрел вопросительно. – Меня за побег хозяин забьет.
«Да что за судьба у меня такая?» Иван выпрямился.
– Командир?
«Оставить тебя здесь, и кукуй дальше. А я доберусь до «Василеостровской», разберусь там с делами и вернусь. Вот что надо сказать.
Или – извини, придется выбираться самому. Пора взрослеть, мальчик».
Шипение динамиков. В голове зазвучал хриплый ужасный голос Тома Вэйтса. С пятницы лабаю этот блюз…
Любимая музыка Косолапого.
– Командир? – В голосе звучало отчаяние.
Иван дернул щекой. Скулы затвердели так, словно он вложил за щеки бильярдные шары.
– Жди меня здесь, Миша, – сказал Иван. – Я скоро вернусь. Никуда не уходи.
Кузнецов радостно заморгал. Вот так у нас продвигается воспитание хомячков. Мы кормим их мечтами. Они жиреют, становятся легче воздуха и улетают за край мира. В Австралию, куда не добралась Катастрофа. Мы все живем в противогазах с розовыми стеклами.
