Заштопанный матрац на нижнем ярусе покрывал толстый слой плесени. Обои морщились пузырями и отставали от стен широкими полосами. От одной мысли о том, что мне придётся не только ночевать, но и некоторое время жить здесь, затошнило.
Приближающиеся шаги вывели меня из неприятного оцепенения.
– Ваши вещи, – послышалось за спиной.
– Б-благодарю, – приняла ценный груз из рук Линсена.
– М-да, – заключил он, переступая порог. – Давненько здесь никого не было.
– Ага, – я удручённо кивнула и поддела ногой плесневелый матрац. Дерево под ним рассырело и прогнило. Прилягу поспать – треснет, как пить дать.
Линсен прошёлся вдоль стен, оценивая прочность. Провёл ладонью по вспученным обоям. Тщетно попытался выровнять канделябр, похожий на большую шляпу. Заглянул в покорёженные записи, навек слипшиеся со столом, а потом поднял на меня тяжёлый взгляд. Я едва не провалилась сквозь землю от стыда. Одна его повозка стоила, как добрый десяток таких хижин. За тридцать два годовых цикла я не нажила большего.
– Ты не будешь здесь жить, – сказал Линсен твёрдо.
Стыд вскарабкался по позвоночнику и сомкнул на шее костлявые лапы. Я задохнулась влажным воздухом и отпрянула к ветхой стене.
– Я и не собираюсь, – язык ткал очередную ложь, как полотно.
– Зачем же ты ехала сюда с вещами? – косая улыбка задрожала в уголке его рта.
– Я привезла свои старые платья в помощь одной… – замялась я. – Одной хорошей женщине. У неё сложности сейчас. Ей пришлось уйти от мужа, оставив всё, и вернуться в свой разрушенный дом.
– Не обманывай, – жёлтые глаза сверкнули.
– Я не вру, – попыталась улыбнуться.
– Я – дееспособный человек, – отметил Линсен, приближаясь. – Я не так глуп, как ты думаешь. И за долгие циклы жизни научился распознавать, когда мне говорят неправду. Ложь никому не делает плюсов.
– Я правда не вру! – жар ошпарил подбородок и пополз по щекам.
– А картину ты тоже оставишь ей, как помощь? – Линсен снова ухмыльнулся. – Картину, одна из изображённых на которой – ты?!
Обескураженная очевидным, я застыла. Язык окаменел и прирос к нёбу. Голова лихорадочно соображала, ища ответы. Мысли наскакивали друг на друга и путались, не выдавая ничего связного.
– Когда мы перешли на «ты», я хотела бы знать?!
В ярости я топнула ногой. Половица опасно заскрипела, хлюпнула, но выстояла. Мутная вода просочилась сквозь щель и промочила подошву. Запах тины стал невыносимым: он заполнил комнатку и пополз по углам.
– Минуту назад, – спокойно ответил Линсен.
– Я не давала своего позволения на такую вольность!
– Когда узнаешь о человеке достаточно, – пояснил Линсен, – он становится ближе. Но если вы настаиваете, госпожа Альтеррони…
– Настаиваю! – снова топнула.
– Повторюсь, – подытожил он. – Здесь вы жить не будете.
– Не вам решать, – я облизала губу и снова почувствовала густую соль крови. – Я дееспособна и достаточно самостоятельна.
– Вы понимаете, о чём ведёте речь? – Линсен шаркнул ладонью по столу. Обрывки бумаг взвились в воздух, как бабочки. – Здесь нельзя ни огонь разжечь, ни воду включить.
Я еле держалась, чтобы не надавать ему по рукам. Умеет же вызвать ярость! Каков зануда! Нет, чтобы оставить меня в покое и уйти. Я справлюсь, как справлялась всегда. Проплачусь, но выстою. Иначе просто не может быть.
– Так воспользуйтесь своим правом не переубеждать меня! – я развела руками.
Линсен ещё раз сурово глянул на меня исподлобья. Мотнул головой. А потом – подхватил мои мешки с вещами и поволок к выходу.
– Извините, госпожа Альтеррони, – прокомментировал он. – Не воспользуюсь. Одно дело – право, совсем иное – обязанность.
– Тогда я останусь тут без вещей, – проговорила я уже менее уверенно.
– Если посмеете, – он обернулся, – то, погрузив вещи, я снова вернусь. За вами. И вытащу вас отсюда, как эти мешки.
Я озлобленно хмыкнула. Он ещё и угрожает силой?! Кровь в сосудах дошла до предельно допустимой температуры, забурлила и начала сворачиваться. Лицо пожирал жар.
– И повезу вас под сидением, – добавил Линсен. – Чтобы не отчудили чего.
Я опустила руки. Сопротивляться дальше было бесполезно. Мне, говоря по правде, не очень-то и хотелось оставаться здесь, в страшном, мёртвом месте, где жили воспоминания и призраки. Но что он собирается делать со мной, одинокой и бездомной? Неужели хочет высадить на дороге? Поселить у знакомых, с которыми я непременно не сойдусь характерами? Или – не приведи Покровители – забрать к себе домой?!
Последнее пугало больше всего.
Морщась от запаха гнили и сырости, я вышла следом. В последний раз взглянула на знакомую комнату, где провела всё детство, и закрыла дверь. Прошлому – прошлое.
Я прошла двором и хлопнула калиткой, опасаясь обернуться на мёртвый сад. За моей спиной оставались стоячие, как болотная вода, воспоминания. Каждое ранило до костей и выжимало слёзы.
Линсен уже утрамбовал вещи под сидение. Заметив меня, он с одобрением кивнул. Попытался помочь мне забраться в повозку, но я намеренно не подала руки. Прикасаться к нему совершенно не хотелось, даже формальности ради. Вот ещё.
Когда я опустилась на сидение и бросила последний взгляд на родной дом, слёзы сделали своё дело. Уголки глаз зачесались, и первые капли задрожали на ресницах. Сначала я тщетно пыталась их смаргивать. Но когда мир перед глазами пошёл волнами, и горячие дорожки побежали по щекам – не выдержала и зарыдала в голос.
Боль выходила вместе со слезами, как гной из заражённой раны. Я плакала, прижимая к переносью окровавленный платок. Ещё в субботу утром, когда я, ворча от негодования, отправлялась на дежурство, жизнь казалась ровной и стабильной. Не сладкой, но всё же. А позже мне пришлось свыкнуться с пониманием, что один день может перевернуть всё. Негодование Йозефа, девочка Элси, безумие, неумелое изгнание Разрушителей. Недоверие, проевшее плешь. Побои и незапланированный побег. И Морино. Гадёныш Морино, перетасовавший все карты.
Чем же я накликала на себя беду?! Чем я заслужила эту гнетущую неопределённость?! Почтенные Покровители! Услышьте меня сейчас! Я хочу свою жизнь обратно! Я хочу дышать…
Повозка скрипнула, качнувшись. Линсен присел рядом со мной. И легонько тронул за плечо.
– Госпожа Альтеррони…
– Да приберут тебя Разрушители, Морино! – рявкнула я, глотая слёзы. Платок пропитался насквозь, и теперь оставлял на коже влажные пятна. – Мне не нужны твои утешения! Мне нужна моя жизнь! Уйди, умоляю! Уйди…
Не успела я договорить, как мужские руки сгребли меня в охапку, и больше не позволили вырваться. Мой отчаянный вопль разбился о его грудь. Агатовая вышивка захолодила щёку. Он пах душистыми травами и тягучей печалью. Попыталась замолотить кулаками его плечи – прижал ещё сильнее. Но не так, как обнимают любовницу или случайную знакомую. Скорее, как нашкодившего ребёнка, которого не получается успокоить.
