10
Каждое утро Марина высвобождалась из сонных объятий ребенка, слегка одурманенного обезболивающим, и шла по тропе к мартиновой роще. Она не следовала примеру лакаши и не ждала, когда пройдет пять дней. Через пять дней ее тут, возможно, уже не будет. До возращения домой надо было успеть затолкать в себя побольше коры, превратить себя в наглядное доказательство успешности препарата. Она хотела наверстать упущенное, компенсировать всю кору, которую не ела в прошлом – и не съест в будущем. Нельзя было упустить ни дня. Марина больше не боялась ходить в джунгли без провожатых, впрочем, еще не было ни одного утра, когда бы она не встретила в роще женщин – лакаши и ученых. Доктор Буди сообщила, что прецеденты столь частого употребления коры на начальном этапе уже были, она и Нэнси Сатурн принимали ударную дозу. Может, так проявился восторг от совершенного открытия, а может, их организмы давно уже жаждали получить именно это вещество. Доктор Буди сказала Марине, что та уже сейчас может не бояться малярии, а окно фертильности расширится от трех до тринадцати дней в месяц. А еще Марина заподозрила, что в пахнущей фенхелем коре есть нечто, вызывающее своего рода зависимость, нечто, заставляющее женщин лакаши плестись к деревьям, даже до смерти устав от нескончаемых родов, а ученых – годами сидеть в лаборатории посреди джунглей, вместо того чтобы ехать домой. Может, первоначальное предположение доктора Раппа было верным? Что, если между грибами и деревьями существует некая связь, и крохотные дозы наркотического вещества поступают в кору, заставляя индианок снова и снова приходить в рощу?
Самой Марине снились мартины. Стройные и красивые, они стояли у нее перед глазами в первые секунды после пробуждения. Засыпая ночью, она шла к ним. Именно боязнь привязаться здесь к чему-нибудь впервые заставила Марину подумать об отъезде из Амазонии, хотя все вокруг недвусмысленно намекало: пора! Неделей раньше она зашила веко девочки, которую укусила ее же ручная обезьянка. Ребенка держали родители, а Марина толстой иглой и грубой ниткой соединяла нежную ткань. Когда она попросила у доктора Свенсон вакцину от бешенства, та ответила, что нужно сначала взглянуть на срез мозга обезьянки. Еще Марина вынула шестидюймовую щепку, застрявшую между безымянным пальцем и мизинцем на ноге мужчины, рубившего деревья, из которых выдалбливали лодки, чтобы плавать в Манаус. Трое соплеменников притащили пострадавшего в лабораторию, не удосужившись даже сделать жгут, и Марине пришлось соединять мышцы и косточки, названия которых она не помнила. Ужас джунглей перевоплотился в бесконечную работу, которую придумывали для нее эти самые джунгли. Коллеги-ученые, избавленные Мариной от исполнения врачебных обязанностей, от радости чуть ли не на руках ее носили, лакаши заглядывали ночами на веранду, а подобравшись поближе, вставали на цыпочки, чтобы понюхать ее шею. Марине было ясно, что ничем хорошим это не кончится. Она устала от двух платьев, устала просыпаться среди ночи и размышлять, как ей взять с собой Пасху, когда соберется уезжать. Ее нервировали постоянные разговоры доктора Свенсон о «наших» родах и письма от умершего друга, поджидавшие вечером в постели. Марине хотелось сбежать от всего этого, но ее зачаровывал солнечный свет, играющий на прекрасных, похожих друг на друга как близнецы деревьях, и она обнимала рукой стройный ствол и наклонялась к коре.
Марина никогда не видела комнат, где жили другие ученые. За лабораторией кружком стояли хижины. В лаборатории обитатели лагеря трудились, обедали, а вечерами вели разговоры. В одной из хижин, как Марина уже знала, держали мышей, которых вынуждали беременеть; их раздутые животики стукались о колеса, где зверьки бегали. Знала она теперь и то, что другая хижина полна москитов. Их личинки росли в тепловатой воде, налитой в пластиковые подносы. Подносы стояли штабелями на высоком металлическом стеллаже. Когда личинки были готовы вылупиться, их переводили в большие пластиковые ведра, накрытые сверху кусками колготок, закрепленными резинкой. Там москитов заражали малярией. Ученые были настолько уверены в успехе их вакцины, что совсем не заботились о технике безопасности, но, когда Ален Сатурн впервые показал москитов Марине, ведра, наполненные сотнями насекомых, бьющихся легкими тельцами о нейлоновую сетку, не внушили ей доверия.
– Пора кормить наш зоопарк, – сказал Ален, макнув большой кусок ваты в чашку с сахарным сиропом. – Ну-ка, дайте им понюхать их любимое лакомство. Подышите на них. Просто наклонитесь и дыхните.
Она так и сделала – москиты дружно ударили в сетку, слившись в один бессильный черный кулак. Марина отшатнулась.
– Дыхание млекопитающих, вот что их притягивает. Кусают нас только самки, вы это знаете. Самцы не цепляют простейших и не распространяют.
Он бросил на сетку смоченную в сиропе вату, и москиты набросились на нее, как акулы на кусок кровавого мяса. С минуту Нкомо наблюдал за насекомыми.
– Такая сделка их неизменно устраивает.
На стене висели две пластиковые мухобойки с ржавыми ручками.
– Как же вы экспериментируете на себе? – спросила Марина, совсем не уверенная, что хочет это знать.
– Берем пять москитов из инфицированного ведра. – Ален похлопал по краю ведра, в которое она только что дышала. – Вы бы видели, какую канитель мы разводили, когда я сюда приехал! Надевали спец-костюмы – честное слово! – перчатки, маску на лицо… Как будто и без того каждый десятый москит в этой местности не переносит малярию. Теперь я просто опускаю туда сачок. И я знаю, что делаю. Помещаю пять москитов в чашку, накрываю куском нейлона, затем прикладываю чашку к руке, к ноге – не важно. Получив пять укусов, убиваю москитов и кладу под микроскоп, чтобы убедиться, что все были инфицированы. Вот и все.
– А потом?
– Ну, потом надо ждать. Малярия дает о себе знать в течение десяти дней. Но она не проявляется. Ни у кого из нас.
– Откуда же вы тогда знаете, что ваши москиты – малярийные?
– Это видно в микроскоп, к тому же время от времени мы инфицируем москитами из того же ведра какого-нибудь мужчину из племени. Ровно через десять дней у него начинается малярия. Мы приводим женщин, москиты из той же группы кусают их целый день – и ничего.
Ален наклонился над другим ведром. Подул в него, потом положил вату.
– А мужчина, который заражается малярией, – как он соглашается на это?
Ален встал и пожал плечами:
– Возможно, если бы у индейцев был адвокат, этот адвокат заявил бы, что его клиенты согласия не давали или не понимали в полной мере, на что соглашались. У меня тут есть небольшой запас кока-колы. Аннике я не говорю об этом. Колу они обожают.
– Вы угощаете их газировкой и взамен заражаете малярией?!
– Умоляю, у нас тут не Таскиги! Велики шансы, что эти мужчины и раньше болели малярией или все равно заболеют. Разница в том, что, если они заражаются в этой комнате, мы их лечим. Лечить малярию легко, трудно создать противомалярийную вакцину. Ничего страшного, если они пару дней поболеют во имя прогресса науки, ради создания препарата, который защитит все племя, весь мир.
