Слепой, то бишь подслеповатый сказитель, именем которого никто не интересовался, до того жавшийся у двери, почувствовал, что пришел его час, и выбрался на всеобщее обозрение. Выглядел он, как все подобные деятели – седой, с благооброазной бородой, голубые слезящиеся глаза полуприкрыты тяжелыми веками, полотняная одежда, обработанная солнцем и дождями, приобрела цвет пыли. Но голос у него был, хоть и дребезжащий, но звучный – с другим при его ремесле не прокормишься.
– Какую историю желают господа? – вопросил он. – Я знаю их много. Возвышенных и поучительных: о том, как боги сотворили мир и людей, о том, как по воле Разрушителя Лунные острова откололись от материка, о Сердце Мира, о…
– В жопу поучительные! – перебил его Варинхарий. – Это мы и в храмах на проповедях слышим.
– Но я знаю также истории страшные, забавные и трогательные. Могу рассказать также о деяниях властителей дома Рароу, о преславных войнах Союзной империи…
– О войнах нашел кому рассказывать, – проворчал Гордиан.
Тем временем вернулись Дуча и Бохру. Последний подвел глаза сажей и взбил кудри. Дуча нацепила платье, в котором ее главное достоинство («вымя», как определяла его Нунна), выпирало сильнее всего. И оба несли подносы с кружками, что вызвало воодушевление у собравшихся.
Нунна решила, что пора идти в наступление.
– Расскажи трогательную, – жеманно просюсюкала она – как предполагалось, с городским выговором. – Про любовь и возвышенные чувства.
Шуас, которому нынче, видно, приспичило со всеми спорить, а уж с трактирной девкой – сами боги велели, брякнул:
– Кому нужна эта любовь! Давай, чтоб приключения были! И кровопролитиев побольше!
– А что, – протянул Варинхарий, – можно и про любовь. Приятно эдак под вечер про это самое послушать. Но чтоб приключения тоже были.
– И про страшное тоже, – вставил Клиах свои три медяка. – Это в жизни страшного нам не надо, а в рассказах – самое оно.
– Я знаю такую историю, благородные гости! Послушайте, почтенные, печальнейшую повесть о том, как принц полюбил прекрасного варвара и чем это закончилось.
Оруженосец Торк при этих словах чуть не поперхнулся вином.
– Какого еще, к демонам, прекрасного варвара? Сразу видно, что старик слепошарый и ни разу ни одного степняка не встречал. Они ж страшны, как на подбор – все рыжие, кривоногие, на рожу темные…
– Ну, это от племени зависит, – рассудительно заметил Эрке. – Мы с хозяином далеко в Степь заезжали, так скажу я тебе, в Тогоновых кланах что парни, что девки очень даже ничего. И не рыжие они там, а белявые…
Поскольку никто из благородных господ возражений не высказал, старик приступил к повествованию:
– Было то во времена императора Симурэна, когда границы благословенной империи нашей не простирались так далеко в Степь, а проходили по оборонительному валу, что так и зовется Симурэновым, и варвары осмеливались тревожить набегами мирные города, и потому приходилось постоянно присылать туда солдат и выводить их в поле. Командовали ими боевые генералы, но принято было тогда, чтоб над ними в пограничье был некто из императорской семьи.
Принц Хаги был из правящего дома, хотя не из сыновей его величества, а в какой степени родства с домом Рароу – мне неведомо. Был он юноша красивый собой, воспитан благородно, обхождения тонкого, обучен обращению с оружием у лучших мастеров. И послал его император наблюдать за делами в город Шенан, что нынче в глубине мирных земель, а тогда был у самой границы. Велик Шенан, и обнесен прочными стенами, и есть в нем дворец из тесаного камня, и мог бы принц Хаги жить там безбедно и беспечально. Но не желает буйная молодость заточать себя во дворце! И стал принц выезжать в поле вместе с воинами, и в дни войны геройствовал в битвах, а в дни мира вел переговоры с варварскими вождями. И при тех переговорах повстречал он варварского воина по имени Гентей. Говорили иные, – сказитель выразительно покосился в сторону оруженосца, – что степные жители безобразней, чем демоны. Но Гентей являл среди них исключение. Был он строен, как молодая сосна, с волосами как серебро…
– Ну, я же говорил – белобрысые они там, – шепотом пояснил Эрке соседу. – А на рожу и правда темные…
– …и хоть лицо его было опалено солнцем, был он столь хорош, что в сердце принца возгорелась запретная страсть. И волею судьбы стала она взаимной. И ненависть, соединявшая смертельных врагов, стала любовью. Но от всех вынуждены были скрывать Хаги и Гентей свои чувства, и встречаться тайно, ибо проведай о том хоть одна душа, это было бы гибельно для обоих. Хаги обвинили бы в государственной измене, а это позор для имперского принца. А Гентея его соплеменники предали бы мучительной смерти, ибо у этих варваров любовь между мужчинами считается мерзостью и грехом. Где дикарям понять возвышенные чувства, связавшие тираноубийц Вако и Кайра, или прославленных бойцов Одиннадцатого легиона! В Степи за подобное преступника закапывают в землю живым, либо ломают ему руки и ноги и оставляют на поживу диким зверям и хищным птицам.
Так длилось до того дня, пока в Шенан не прибыл император Симурэн. Объезжал он все города союзных провинций, выбирая место для новой столицы. И хотя вряд ли кто ожидал, что Шенан будет избран, император не обошел его вниманием, желая оказать честь приграничным жителям. Остановился он во дворце Хаги, ибо не было в городе других зданий, достойных его величества. И, естественно, стража, ради безопасности императора, была удвоена и утроена. И случилось так, что Хаги, поглощенный заботами по приему царственного гостя, не успел предупредить о том своего друга, и ночью Гентей проник во дворец, дабы свидеться с принцем, как делал уже не раз. Но если раньше ему удавалось тайком миновать стражу, то теперь он был схвачен. И хоть отважно сражался он, гвардейцев императора было больше, латы их прочны, клинки остры, и раненый Гентей в цепях был приведен на допрос. И когда стали его пытать, вопрошая, как и зачем он проник во дворец, он, дабы избавить друга своего от позора, а себя от мучений, сказал: «Я пришел, чтобы убить принца Хаги, ибо он смертельный враг мне и моему племени». И приговорен был Гентей к сожжению на костре. А принц Хаги, узнав об этом, явился пред очи императора и, пав перед ним на колени, молил помиловать Гентея. И сказал император: «За кого ты просишь? Разве не сам он признался, что хотел убить тебя?» И принц, проливая горькие слезы, поведал, что Гентей оговорил себя, чтобы спасти его честь. И тогда император изрек: «Уж если даже дикий варвар стремится уберечь от хулы честь твою, мне тем более пристало ее блюсти. Повелеваю: пусть преступнику перед казнью отрежут язык, ибо, устрашившись костра, он может поведать такое, что опозорит императорский дом. Ты же немедля с малою свитой покинешь Шенан». И принц, исполняя приказ его величества, выехал из пределов Шенана. Но сердце его было полно печали, и он не мог вынести мысли о мучениях, которые предстояло вынести Гентею. И он сказал своим воинам: «Я собираюсь совершить нечто, что не принесет мне славы, но в случае удачи – изгнание, а в противном случае – смерть. Кто из вас пойдет со мной?» И воины последовали за Хаги. Он же надеялся отбить Гентея по пути на казнь, ибо предполагал, что к тому времени император уедет из города и охранять узника будут немногие. Но Хаги ошибся и вдобавок опоздал – когда принц ворвался в город, Гентея уже возвели на костер. И в отчаянии от того, что Гентей умирает с мыслию, что друг его предал, Хаги напал на охранников, окружавших костер. Те в ответ осыпали его стрелами. Они, может, и не стали бы стрелять, боясь нанести урон царственной крови, но лицо Хаги было скрыто шлемом, и охранники не узнали его. Так пал злосчастный Хаги, и все, кто были с ним, в тот же час, когда Гентей сгорел в пламени. Император же, узнав о том, приказал похоронить Хаги тайно и без подобающих почестей, а историю его записать в назидание, – закончил сказитель и закашлялся, дабы слушатели поняли, что горло у него пересохло и надо бы смочить.
