Маниакис нагнулся, откинул волосы с лица жены и придерживал их, пока она не закончила.
— Спасибо, — сказала она измученным приглушенным голосом. — Там, на комоде, стоит кувшин с вином. Не подашь ли мне чашу, чтобы я могла освежить рот?
— Конечно, — ответил он.
Нифона тем временем позвонила горничной. Та зашла в спальню и унесла тазик.
— Теперь немного лучше, — сообщила Нифона, сделав небольшой глоток. — Невозможно передать словами, как я устала оттого, что меня непрерывно тошнит.
— Охотно верю, — сказал он, вложив в свои слова столько сочувствия, сколько смог. — Знаешь, у меня только что был Альвиний… — Разговаривая с женой, Маниакис всегда употреблял видессийское имя Багдасара, чтобы лишний раз не наводить ее на мысли о собственном васпураканском происхождении; затем он рассказал ей о том, что ему удалось разглядеть в зеркале, и о том, чего он там так и не увидел.
— Значит, ты вернешься в столицу живым и невредимым, — констатировала Нифона, после чего окончательно утратила интерес к рассказам о чудесах магии. Маниакис напомнил себе, что он тоже вряд ли стал бы вникать в подобные вещи, если бы ему так нездоровилось. С другой стороны, он почти не сомневался, что Нифону все это ни капельки не заинтересовало бы, даже если бы ее самочувствие было самым распрекрасным. Состояние дел в империи никогда не заботило ее сколько-нибудь заметно. А по правде говоря, оно не заботило бы ее вовсе, если бы не беспокойство, что государственные дела могут отдалить от нее супруга больше, чем ей хотелось.
Осознав, что с таким же успехом он мог бы обсуждать волновавшие его проблемы с ближайшей стеной или с замечательным серебряным тазиком, Маниакис тихо вышел из спальни и побрел по анфиладе к залу императорской резиденции. Случись ему сейчас наткнуться на Камеаса, он, вероятно, поделился бы с ним своими думами. Во-первых, положение не давало тому возможности уклониться от разговора, а во-вторых, голова у Камеаса была совсем неплохая, и он вполне мог сказать что-нибудь полезное.
Но навстречу ему попался не постельничий, а Лиция. Она рассматривала реликвии, хранящиеся в залах резиденции. Нельзя сказать, что все они имели большую ценность, если выражать ее только в звонкой монете. Например, измятый железный шлем, перед которым сейчас стояла Лиция, казался совершенно заурядным. На первый взгляд. Однако некогда он покрывал голову того Царя Царей Макурана, который проиграл видессийцам битву при Машизе.
Заслышав звук шагов, Лиция подняла голову и улыбнулась, узнав двоюродного брата. В потолке зала имелись пластины из матового стекла, пропускавшие внутрь столбы бледного мерцающего света, в одном из которых стояла дочь Симватия. Она вдруг показалась Маниакису эфирным, неземным созданием. Но в словах, произнесенных ею, не было ничего неземного.
— Может, добудешь шлем Шарбараза? — спросила она. — Чтобы этой старинной железке не было здесь так одиноко?
— Это действительно было бы неплохо, — согласился он, подходя к кузине. — Но я не только не могу двинуться на Машиз, мне даже не удастся изгнать макуранцев с нашей земли, покуда Кубрат связывает меня по рукам и ногам. А теперь послушай! — И он рассказал Лиции все, о чем недавно говорил Нифоне.
— Значит, все предшествующее твоему возвращению в Видесс осталось неизвестным? — спросила она.
— Да, и именно это меня беспокоит; ведь может случиться все, что угодно. Мне недостаточно туманного намека на то, что я останусь жив.
— Конечно, у тебя хватает поводов для беспокойства, — согласилась Лиция. — Значит, необходимо, чтобы где-то неподалеку от тебя все время находилось достаточное количество воинов, готовых прийти на помощь в случае, если Этзилий замыслил предательство. Много воинов, а не какие-то пятьсот человек. Но главный фокус в том, как расположить их достаточно близко для того, чтобы они могли быть полезны тебе, и одновременно достаточно далеко, чтобы каган Кубрата не увидел в них угрозы для себя. К тому же где-то рядом наверняка укроются его собственные воины, имеющие перед собой ту же цель, что и твои.
Маниакис воззрился на нее в немом изумлении.
— Дорогая кузина! — воскликнул он, обретя наконец дар речи. — Твой ум под стать твоей красоте, о которой всякие слова излишни! Именно так мне и следует поступить. И ни один из моих генералов или придворных не смог бы выразить эту мысль столь кратко и столь ясно!
Смущенная его пристальным взглядом, Лиция опустила глаза и принялась разглядывать какую-то мозаичную картину под ногами.
— Ты слишком добр ко мне, величайший, — пробормотала она.
Маниакис нахмурился. Вне всякого сомнения, Лиция была такой же его подданной, как все остальные видессийцы, и протокол требовал, чтобы ни он, ни она не забывали об этом. С другой стороны, он привык разговаривать с кузиной дружески и откровенно, почти как с равной, насколько вообще женщина могла чувствовать себя равной мужчине в Видессийской империи.
Морщины на его челе быстро разгладились, и Маниакис по-братски подтолкнул Лицию локтем в бок; она взвизгнула, ответила ему тем же и вновь отвела в сторону свой локоток, но вдруг спохватилась.
— Нет уж, величайший, не то потом ты сможешь обвинить меня в оскорблении монарха, государственной измене и один Фос знает, в чем еще; а потом прикажешь заточить меня в темницу. — Линия шутила, глаза ее искрились смехом.
— О да! И ты, без сомнения, заслуживаешь этого. К сожалению, я вынужден пока оставить тебя на свободе, ибо ты умеешь вовремя дать хороший совет, — в тон ей ответил Маниакис. Разумеется, он тоже шутил, но в этой шутке была и доля истины, вполне достаточная для того, чтобы Лилия временно перестала его подкусывать. Одним словом, в настоящий момент оба были чрезвычайно довольны друг другом.
Глава 6
Маниакис ехал во главе отряда, покинувшего Видесс через Серебряные ворота и направлявшегося к северной границе империи для встречи с каганом Этзилием. Удалившись от ворот ярдов на двести, он натянул поводья и обернулся, чтобы окинуть взглядом довольно странную процессию, составленную им в надежде внушить благоговение властителю Кубрата.
— Всякой твари по паре, а? — сказал он остановившемуся рядом Багдасару.
— В точности так, величайший, — сдержанно ответил тот, похлопав по шее своего мерина. В ответ на ласку конь благодарно фыркнул.
За Автократором и васпураканским магом следовали пятьсот всадников, составлявших почетный эскорт. Половина — в голубых плащах поверх прочных кольчуг, половина в плащах, шитых золотом. На копьях развевались золотые и голубые ленты. Несколько маскарадное впечатление, создаваемое столь красочным эскортом, было глубоко ошибочным: каждый из этих воинов в бою стоил двух, а то и трех обычных бойцов.
Вслед за эскортом двигался обоз: лошади, мулы и быки, запряженные в фургоны с откидным парусиновым верхом на случай дождя. Имущество для шатра Автократора следовало отдельно от остального обоза; такие фургоны можно было легко отличить по голубым знаменам с вышитым на них знаком солнца. Этот груз сопровождал Камеас, командовавший целым отрядом слуг, готовых вывернуться наизнанку, лишь бы внушить Автократору мысль, будто тот никогда не покидал дворцовый квартал. Подарки и дань, которую Маниакис собирался передать Этзилию, передвигались под отдельной охраной полусотни людей, которым не требовалось предпринимать особые усилия для того, чтобы выглядеть смертельно опасными.
