Гонец распростерся перед Автократором, а затем, поднявшись, вручил ему свернутый свиток пергамента, перевязанный лентой и запечатанный сургучом. Взламывая печать, Маниакис недоумевал, как ему удастся понять содержание письма. Он достаточно хорошо говорил на макуранском, но не умел на нем ни читать, ни писать.
Но Абивард обо всем позаботился. Послание было на видессийском.
От генерала Абиварда, смиренного
Подданного могущественного Шарбараза,
Царя Царей, да продлятся его дни
И прирастет его царство, —
Маниакису, именующему себя
Автократором Видессии.
Приветствую.
До меня дошла печальная весть о кончине твоей супруги. Прими мои соболезнования по поводу постигшей тебя тяжелой утраты. И пусть Четыре Пророка препроводят душу твоей жены для воссоединения с Господом.
Маниакис повернулся к постельничему:
— Доставь сюда сургуч, достопочтеннейший Камеас! Постельничий поспешил выполнять поручение, а Маниакис окунул в чернила тростниковое перо и принялся быстро писать на листе пергамента:
Маниакис Автократор —
Макуранскому генералу Абиварду.
Приветствую.
Благодарю за высказанные тобой добрые личные пожелания. Что до моих пожеланий, то они остаются прежними: скорейший вывод твоих войск с территорий, на которые Макуран не имеет никаких законных прав. Я высказываюсь как Автократор Видессии, а также лично от себя. В целях достижения согласия по этому поводу ко двору Царя Царей Шарбараза мною был отправлен особый посол, высокочтимый Трифиллий. Имеются ли у тебя какие-либо сведения о ходе переговоров?»
Он свернул пергамент в свиток и перевязал его лентой, какой обычно перевязывали императорские указы. Тем временем вернулся Камеас с палочкой алого сургуча, пользоваться которым имел право только Автократор. Евнух подал Маниакису сургуч и светильник. Тот нагрел палочку над пламенем, дождался, чтобы несколько крупных алых капель упали на ленту и пергамент, а затем оттиснул на мягком сургуче свою личную печать с магическим знаком солнца. Убедившись, что оттиск получился четким, Маниакис помахал свитком в воздухе, чтобы сургуч поскорее затвердел, и передал письмо вестнику.
— Прошу тебя лично проследить, чтобы это послание дошло до Абиварда, — сказал он, не вдаваясь в подробности.
Вестник принял свиток, вложил его в водонепроницаемый кожаный футляр, пропитанный воском, снова распростерся перед Маниакисом, после чего поднялся и торопливо покинул императорскую резиденцию.
— Не позволишь ли взглянуть, о чем написал Абивард, величайший? — спросил Камеас.
— Отчего же. Пожалуйста, — ответил Автократор. Возможно, Ставракий обладал храбростью, необходимой для того, чтобы помешать своему постельничему знать все хоть как-то касающееся императора. С тех давних времен Автократоров, решившихся на подобную дерзость, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Маниакис к их числу не относился.
— Звучит искренне, — заметил Камеас, возвращая свиток. — Однако макуранцы печально известны тем, что их деяния слишком часто расходятся со словами, которыми они эти деяния стараются, прикрыть.
— Да, слишком часто, — согласился Маниакис. — Но то же можно сказать о кубратах. Да что там, то же самое можно смело сказать о видессийцах, особенно если иметь в виду времена правления моего никем не оплакиваемого предшественника. Ко мне это, разумеется, не относится. Ибо я являюсь подлинным столпом правдивости.
— О да, величайший. Разумеется. — Камеас говорил так серьезно, что Маниакис даже засомневался, уловил ли тот его иронию. Но постельничий все-таки не сдержался и чуть слышно фыркнул.
— Ступай, достопочтеннейший Камеас, — расхохотался Маниакис. — Найди себе какое-нибудь занятие.
— Слушаюсь и повинуюсь, величайший, — ответил постельничий. — От всей души надеюсь, что Господь наш, благой и премудрый, сделает так, чтобы Абивард как можно скорее прислал тебе добрые вести относительно твоего посла, высокочтимого Трифиллия.
С этими словами Камеас повернулся и заспешил прочь, оставив Маниакиса с отвисшей от изумления челюстью. Ведь постельничий не мог видеть, что писал Автократор; в тот момент его даже не было в кабинете.
— Откуда ж ты узнал? — сорвалось наконец с августейшего языка.
Но Камеас уже был далеко и не расслышал. А если и расслышал, то не подал вида.
* * *
Толстые столбы дыма, поднимавшиеся над Акросом всю зиму, с тех пор как войска Абиварда заняли прошлой осенью этот городок, исчезли. Генерал отвел оттуда свою армию, открыв Маниакису доступ в западные провинции, будто приглашая его вновь помериться силами с макуранцами. Если у него этим летом вдруг снова возникнет такое желание.
Но стоит ли ввязываться? — таким был один из вопросов, беспокоивших Маниакиса. Обернувшись к стоявшему рядом Регорию, Автократор спросил:
— Раз уж Абивард оставил Акрос, то куда, во имя Фоса, он собрался двинуть свои войска?
— Будь я проклят, если знаю, величайший. Но могу предположить, что генерал двинулся туда, где, по его разумению, он сможет нанести нам наибольший ущерб.
— Мне кажется, ничего худшего для нас, чем остаться в Акросе, он придумать не мог. — В голосе Маниакиса слышалась досада. — Этот городок подобен пробке в горлышке кувшина. Стоит ее вынуть, и Видессу снова откроется доступ в западные провинции. Абивард дал нам такую возможность. Но что случится, если мы ею воспользуемся?
— Не могу сказать, — ответил Регорий. — Зато могу сказать, что произойдет, если мы эту возможность упустим: макуранцы получат возможность еще год распоряжаться на западных землях так, как им заблагорассудится, и сделают все, чтобы помешать нам отвоевать эти территории, когда мы наконец наберемся смелости предпринять такую попытку.
Маниакис поморщился. Впрочем, грубоватая прямолинейность двоюродного брата совсем не означала, что тот не прав.
— Мне хотелось бы, чтобы наша армия была в лучшем состоянии, чем теперь. Мы неплохо потрудились нынешней зимой, но… — Он не стал продолжать.
— Можешь посоветоваться с Цикастом, — презрительно скривил губы Регорий. — Только я и так знаю, что он скажет. Если набраться терпения и ждать, находясь здесь, в Видессе, то все наши враги рано или поздно умрут от старости, после чего империя сможет спокойно забрать то, что ей принадлежит по праву.
— Ха-ха! — сказал Маниакис загробным голосом. — Очень смешно. — Регорий, конечно, преувеличил осторожный подход Цикаста к вопросам войны и мира, но совсем чуть-чуть. — Мы должны разбить макуранцев; мы должны сделать это во всех западных провинциях; мы должны заставить их вступить в битву, диктуя им свои условия. Вот так. Мы просто не можем позволить себе потерпеть хотя бы еще одну такую неудачу, как прошлым летом. Пока не будет уверенности в победе, нельзя вступать в схватку.
