Остальных бандитов подобные тонкости не волновали. Некоторые спешились, чтобы было удобнее мучить схваченных монахов. Под сводами, где прежде звучали гимны Фосу, теперь разносились вопли. Наблюдая фанасиотов за работой — или, вернее, за развлечением? — Фостий почувствовал, что его мутит.
— Прочь! Прочь! — гаркнул Фемистий. — Монастырь и так догорит, а у нас остались и другие дела.
«Что он задумал?» — удивился Фостий. Быть может, после монастыря он решил спалить приют для нищих вдов и сирот? В столице имелось несколько таких приютов. Но есть ли такой приют в Аптосе?
Он так и не успел это узнать, потому что, едва он вместе с фанасиотами выехал за стены монастыря, из ворот Аптоса в их сторону галопом вырвался отряд имперских солдат. Поначалу слабо, но затем все громче и громче Фостий слышал их боевой клич, никогда прежде не казавшийся ему столь сладостным:
— Крисп! Автократор Крисп! Крисп!
Почти все фанасиоты кроме сабель имели еще и луки и теперь принялись обстреливать имперцев. Солдаты гарнизона, как практически все имперские кавалеристы, тоже были лучниками, и они стали пускать стрелы в ответ.
Преимущество было на их стороне, потому что их защищали кольчуги и шлемы, а фанасиотов — нет.
Фостий развернул коня и погнал его в сторону имперских солдат. Он думал лишь о том, чтобы сдаться в плен и отмолить любую епитимью, которую патриарх или другое духовное лицо наложит на него за прегрешения в монастыре. Он совсем позабыл, что до сих пор сжимает в правой руке саблю.
Кавалеристам Криспа он наверняка показался очередным фанасиотским фанатиком, решившим сразиться с ними в одиночку и после смерти оправиться по светлому пути прямиком к солнцу. Мимо уха Фостия свистнула стрела. Другая вонзилась под ноги его коня. Третья угодила Фостию в плечо.
Сперва он ощутил только удар, словно в него попал брошенный камень.
Опустив глаза, он увидел торчащее из тела светлое ясеневое древко с серыми гусиными перьями на конце. «Глупость какая, — подумал он. — Меня подстрелили солдаты моего отца».
Внезапно на него обрушилась боль, а вместе с ней и слабость. Кровь горячей струйкой потекла по груди и стала расплываться пятном по тунике. Фостий пошатнулся в седле. Свистнуло еще несколько стрел. К нему галопом подскакал Сиагрий.
— Ты что, рехнулся? — заорал он. — Ты же не сможешь сражаться с ними один. — Когда он заметил рану Фостия, его глаза расширились. — Видишь, я же тебе говорил? Надо сматываться отсюда.
Тело и голова повиновались Фостию не очень хорошо, и Сиагрий это тоже заметил. Он выхватил у Фостия поводья и заставил его коня бежать рядом со своей лошадью. Конь оказался мерзавцем и попытался брыкаться. Сиагрий доказал коню, что он мерзавец покруче, и быстро привел его в чувство. Еще два фанасиота отстали от общей группы, прикрывая их отход.
Отяжеленные кольчугами, имперские кавалеристы не могли скакать быстро и долго. Бандитам удалось продержаться в отрыве до темноты, а затем и ускользнуть от преследователей. К тому времени некоторые оказались ранены, а еще двое остались позади, когда их лошади пали.
Весь мир сосредоточился для Фостия на боли в плече. Все остальное казалось далеким и неважным. Он едва заметил перемену, когда фанасиоты остановились на берегу небольшого ручья, хотя то, что больше не надо было держаться в седле, напрягая последние силы, стало для него несомненным облегчением.
Сиагрий подошел к нему с ножом в руке.
— Надо заняться твоей раной, — сказал он. — Ну-ка, ложись.
Никто не осмелился разжечь костер. Приблизив лицо к телу Фостия, Сиагрий разрезал тунику вокруг стрелы, осмотрел рану, неопределенно хмыкнул и вытащил какой-то предмет из мешочка на поясе.
— Что это? — спросил Фостий.
— Ложка для извлечения стрел, — ответил Сиагрий. — Проклятую хреновину нельзя просто взять и вытащить, потому что у нее зазубренный наконечник, А теперь держись и помалкивай. Когда я начну ковырять ложкой, будет больно, но все же поменьше, чем если бы я просто вырвал стрелу из раны. Начали…
Несмотря на предупреждение Сиагрия, Фостий застонал. К безучастному темному небу вознеслись не только его крики — налетчики делали что могли для своих раненых товарищей. Сейчас темнота особо не мешала — погружая в рану вдоль древка узкий закругленный конец ложки, Сиагрий действовал практически на ощупь.
Фостий ощутил, как ложка по чему-то чиркнула.
Сиагрий удовлетворенно хмыкнул:
— Вот и готово. Теперь можно вытаскивать. Тебе повезло — неглубоко вошла…
Фостий ощутил вкус крови; он прикусил губу, когда Сиагрий начал извлекать стрелу. Запах крови он тоже чувствовал.
— Если бы мне повезло, — прохрипел Фостий, — стрела пролетела бы мимо.
— Ха, — отозвался Сиагрий. — Тут ты, пожалуй, прав. А теперь держись. Идет… идет… идет… есть! — Он извлек из раны стрелу вместе с ложкой и вновь хмыкнул, — Кровь не брызжет, только сочится. Думаю, жить будешь.
Вместо фляги у него на поясе болтался мех, и он щедро плеснул вина в рану.
После ковыряния ложкой и извлечения наконечника рассеченная плоть стала такой чувствительной, что Фостию показалось, будто ему налили в рану жидкого огня.
Корчась от боли, он выругался и неуклюже попытался ударить Сиагрия левой рукой.
— Полегче, лед тебя побери, — буркнул Сиагрий. — Лежи и не дергайся. Ежели промыть рану вином, меньше шансов, что она загниет. Тебе что, нужны гной и лихорадка? Имей в виду, ты их все равно можешь подцепить, но разве не лучше подстраховаться?
Он скомкал тряпку, прижал ее к плечу, чтобы она впитывала все еще сочащуюся из раны кровь, и закрепил ее полоской ткани.
— Спасибо, — пробормотал Фостий, только чуть медленнее, чем следовало бы: он еще не освоился с иронией ситуации, когда ему оказывает помощь человек, которого он презирает.
— Не за что. — Сиагрий опустил ладонь на его здоровое плечо. — Мне бы такое и в голову не пришло, но ведь ты и в самом деле хочешь пойти по светлому пути, верно? Того монаха ты зарубил просто здорово, а потом и вовсе кинулся в одиночку сражаться со всеми имперцами разом. Может, ума у тебя оказалось меньше, чем храбрости, но иногда — в лед умников. Я даже не мечтал, что у тебя так здорово получится.
— Иногда — в лед умников, — слабым голосом повторил Фостий. Наконец-то он понял, какой ценой удовлетворил Сиагрия: сперва он оказался слишком труслив, чтобы отказаться от приказанного, а потом выдал дезертирство за храбрость.
Подобная мораль оказалась для него слишком скользкой. Он испустил долгий усталый вздох.
— Да, спи, пока можно, — сказал Сиагрий. — Завтра нам придется много скакать, пока мы не убедимся, что окончательно оторвались от вонючих имперцев. Но мне придется отвезти тебя в Эчмиадзин. Теперь-то я уверен, что ты с нами, и ты нам очень даже пригодишься.
