Фостий вздрогнул. Он знал, что она говорит правду, только больно, когда в правду тыкают носом. Сыну Автократора никогда по-настоящему не приходилось заботиться о себе. О нем заботились просто из-за факта рождения в императорской семье.
Здесь, в Эчмиадзине, о нем тоже заботились — как о пленнике.
Так что он потерял гораздо меньше свободы, чем могло показаться с первого взгляда.
Крисп в свое время настоял, чтобы он изучил логику. И Фостий увидел лишь одно возможное решение:
— Мне надо бежать. Если хочешь, я возьму тебя с собой.
Едва слова сорвались с его губ, он понял, что их следовало оставить в голове. Если Оливрия просто посмеется над ним, то это можно пережить. Если же она передаст слова Фостия отцу, последствия окажутся в тысячу раз хуже.
Но она не стала над ним смеяться.
— Даже и не пробуй. Тебя просто поймают, и второго шанса уже не представится.
— Но как я могу здесь оставаться? — воскликнул он. — Даже при самых лучших обстоятельствах я… — он запнулся, но все же договорил:
— …я не фанасиот и вряд ли им стану. Теперь я это знаю.
— Я поняла, что ты имеешь в виду, — грустно ответила Оливрия. Фостий отметил, что она не сказала, что согласна с ним. Она покачала головой. — Я лучше пойду. — И она торопливо ушла.
Фостий захотел было ее окликнуть, но передумал и принялся ковырять сапогом липкую уличную грязь. В романах все проблемы героя кончаются после того, как он переспит с прекрасной девушкой. Оливрия достаточно красива, тут сомнений нет.
Но, насколько виделось Фостию, то, что произошло на полу лавки, лишь еще больше осложнило ему жизнь.
Он задумался над тем, почему романы столь популярны, раз они столь далеки от реальной жизни? Эта мысль смутила его; он думал, что все популярное соответствует реальному. Потом до него дошло, что простенький рисунок яркими красками может стать понятнее, чем более детализированная картина, — а мед слаще, чем смесь нектара из различных цветков.
Впрочем, эти мысли не облегчили бремя его размышлений.
Наконец-то он нашел женщину, которая, как ему верилось, хотела его только ради него самого — не из-за его высокого положения или преимуществ, которые она могла получить, переспав с ним. И кто она? Не просто женщина, похитившая его, и дочь бунтовщика, который удерживает его в плену, — это он еще смог бы пережить.
Хуже другое. Несмотря на все их словесные схватки, Фостий знал, что она воспринимает фанасиотские принципы всерьез — гораздо серьезнее Ливания, насколько он мог судить. А Фанасий, мягко говоря, не очень хорошо относился к плоти.
Фостий и сам пока не очень доверял своей плоти, но постепенно и довольно неохотно приходил к выводу, что это часть его самого, а не просто никчемный довесок к душе, от которого следует как можно скорее избавиться.
И он тут же ярко, словно она еще не покинула его объятия, представил ощущение теплого и нежного тела Оливрии, тесно прильнувшего к его телу. Он понял, что хочет ее снова — в любое время и как только предоставится возможность.
Диген бы этого не одобрил, и Фостий это тоже знал. Однако он уже несколько месяцев не беседовал с фанатичным священником и не испытывал на себе колдовскую силу его слов. К тому же он узнал гораздо больше о повседневной жизни фанасиотов, чем когда слушал Дигена в столице. Большинство его речей он и сейчас вспоминал с восхищением — большинство, но далеко не все. В яркую картину мира, нарисованную Дигеном, уже не хуже, чем в романы, начала вторгаться реальность.
Фостий решил, что если Оливрия возвращается сейчас в крепость, то ему надо пробыть в городе как можно дольше, чтобы никто не смог их заподозрить. Это был тонкий расчет. Если он вернется сразу следом за ней, то вызовет подозрения.
Если задержится в городе слишком долго, то Сиагрий начнет искать его, словно гончая зайца. А Фостию не хотелось нарываться на разгневанного Сиагрия, потому что он весьма ценил пусть ограниченную, но свободу, которой он столь долго добивался.
В кошельке на поясе у него побрякивало несколько монет, выигранных за игровой доской. Он разменял серебряную монету, купив жареную куриную ножку и черствую булочку, потом аккуратно пересыпал полученные на сдачу медяки в кошелек. Фостий уже давно знал, что значит торговаться: это то, чем ты занимаешься, когда у тебя мало денег. Торговаться он научился хорошо.
Несмотря на твердую руку Криспа, до Эчмиадзина Фостий никогда не испытывал нужды в деньгах.
Он жевал булочку, когда мимо торопливо прошел Артапан.
Маг, погруженный в свои мысли, его не заметил, и Фостий решил рискнуть и выяснить, куда это он так торопится. Поняв, что Артапан из Макурана, он не переставал гадать, как укладывается маг в планы Ливания… или, возможно, как Ливаний укладывается в планы Артапана. Возможно, сейчас он это сможет узнать.
Он прошел следом за волшебником полфарлонга, и лишь потом до него дошло, что он может нарваться на крупные неприятности, если Артапан обнаружит слежку.
Тогда он повел себя хитрее, стал прятаться за прохожими (один раз даже за тележкой, запряженной осликом) и красться от двери до двери.
Еще через несколько минут он пришел к выводу, что может вести себя как угодно. Главное — не подходить к Артапану вплотную, не хлопать по плечу и не спрашивать, который нынче час. У волшебника явно было что-то на уме. Он не смотрел по сторонам и шел по грязным улицам Эчмиадзина так, словно это были мощеные бульвары.
Артапан постучал в дверь домика, отделенного от других домов кривыми и узкими переулочками, и через секунду вошел. Фостий нырнул в один из переулков и сразу об этом пожалел: кто-то завел привычку сливать сюда содержимое ночных горшков. Вонь оказалась такая, что Фостий едва не закашлял. Заткнув рот рукавом, он стал дышать через нос, пока спазм не прошел.
Но все же Фостий не ушел. Окошко-щель позволяло ему слышать, что происходит внутри. На месте строителей он не стал бы располагать здесь окно, правда, тогда еще никто не выливал ночные горшки в этот переулок.
— Как вы себя сегодня чувствуете, святейший Цепей? — спросил Артапан.
— Скоро я освобожусь, — послышался в ответ хриплый шепот. — Скотос и его мир крепко удерживают меня; большинство тех, кто отказывался от того, что ложно называется питанием, столько же, сколько и я, уже отправились в путешествие к солнцу. Но я еще остаюсь в оболочке плоти.
«Да что тебе нужно от умирающего с голоду человека? — едва не крикнул Фостий макуранскому колдуну. — Если он сам на это решился, так оставь его в покое».
— Значит, ты хочешь покинуть этот мир? — В голосе Артапана, говорящего с легким акцентом, пробилось удивление, а это, в свою очередь, удивило Фостия: у Четырех Пророков тоже были святые аскеты. — И что ты, по-твоему, там найдешь?
— Свет! — Это слово Цепей произнес громко и четко, словно был сильным мужчиной, а не трясущимся мешком с костями. Когда он заговорил снова, голос его ослабел:
