Отверстия в длинной каменной скамье находились внутри деревянных кабинок, предоставляя непривычную возможность уединения, которая пришлась Фостию по душе. Когда он вошел, три кабинки оказались заняты, пришлось воспользоваться четвертой, самой дальней от двери.
Облегчаясь, он услышал, как следом за ним вошли двое. Один из них недовольно хмыкнул.
— Все занято, — сказал он. По легкому акценту Фостий узнал личного мага Ливания.
Вторым из парочки оказался сам Ливаний.
— Не дергайся, Артапан, — весело произнес он. — Ты ведь не лопнешь, если немного потерпишь, да и я тоже.
— Не называй мое имя! — рявкнул чародей.
— Клянусь благим богом, — рассмеялся Ливаний, — если бы у нас даже в сортирах сидели шпионы, то мы были бы обречены на поражение, еще не начав. Ну вот, парень уже выходит. Иди первый, я подожду.
Фостий уже привел свою одежду в порядок, но из кабинки не вышел, дожидаясь, пока Ливаний войдет в другую и закроет за собой дверь. Когда это произошло, он выскочил из своей кабинки и торопливо вышел из гардероба. Он не желал, чтобы Ливаний или Артапан знали, что он их подслушал.
Теперь, узнав имя чародея, он распознал и столь долго не дававший ему покоя акцент. Артапан был из Макурана, и Фостий задумался над тем, что делает в лагере Ливания маг из страны, ставшей вечным врагом Видесса. Разве не мог Ливаний отыскать мага среди фанасиотов?
Через несколько секунд все сомнения отпали. Для человека, выросшего во дворце и волей-неволей впитавшего немало исторических знаний, ответ на этот вопрос оказался очевиден: Артапан служит здесь интересам Царя царей Рабиаба. А как можно лучше услужить интересам Рабиаба, чем поддерживать войну Видесса с самим собой?
Этот вопрос немедленно породил два других. Во-первых, понимает ли Ливаний, что его используют? Или не знает, или добровольно согласился стать марионеткой Макурана, или использует помощь Рабиаба точно так же, как Рабиаб использует его. Фостий попросту не мог представить Ливания безмозглым идиотом. Но из оставшихся альтернатив выбирать оказалось труднее.
Фостий решил отложить эту проблему в сторону. Второй вопрос значил для него гораздо больше: если фанасиоты процветают благодаря помощи Макурана, то что же они тогда твердят об истинности своего учения? Вонзив в такой вопрос зубы, немудрено их и сломать. Стала бы фанасиотская интерпретация веры расти и распространяться без иностранной — да нет, что тут играть словами? — без вражеской помощи? Религиозное ли это по сути своей движение, или скорее политическое? Но если оно чисто политическое, то почему оказалось настолько привлекательным для большого числа видессиан?
Не потрудившись даже раздобыть огарок, Фостий поднялся по лестнице и вошел в свою каморку. Сейчас ему было все равно, насколько здесь темно. Он этого фактически не заметил. Фостий уселся на колченогий стул. Ему придется о многом поразмыслить.
* * *
Где-то среди шестеренок и рычагов за стеной Тронной палаты стоял слуга, с отчаянием воспринимая свою бесполезность.
Крисп, огорчив его до глубины души, приказал не поднимать трон, когда перед ним ляжет ниц посол Хатриша.
— Но таков обычай! — простонал слуга.
— Смыслом этого обычая было приводить в изумление иноземных послов, — ответил ему Крисп. — А Трибо этот фокус не приводит в изумление, а лишь заставляет хохотать.
— Но таков обычай, — повторил слуга. Для него смысл обычаев не имел значения. Он всегда поднимал трон, поэтому будет поднимать его всегда.
Даже сейчас, когда Трибо приблизился к трону и распростерся на животе, Крисп продолжал гадать — а вдруг слуга все же ослушается и поднимет трон.
Обычаи в империи умирали медленно и тяжело, если умирали вовсе.
К облегчению Криспа, трон не шелохнулся. Когда посол Хатриша встал, то первым делом осведомился:
— Что, механизм сломался?
«Нет, мне не выиграть», — подумал Крисп. Казалось, хатриши существуют на свете исключительно для того, чтобы осложнять жизнь своих соседей-видессиан.
Отвечать послу он не стал, храня императорское достоинство, хотя у него появилось чувство, что от молчания окажется столь же мало проку, как от прежде поднимающегося трона.
И точно. Поняв, что ему не будут отвечать, Трибо понимающе фыркнул и сказал:
— Да возрадуется ваше величество, но нас продолжают тревожить фанасиоты.
— Они продолжают тревожить и нас, если ты этого еще не заметил, — сухо отозвался Крисп.
— Да, ваше величество, но, видите ли, для вас, видессиан, ситуация выглядит иначе. Чума завелась на вашей территории, так что она, само собой, распространяется среди вашего скота. А нам вовсе не нравится, что зараза перекидывается и на наших коров, если вы поняли меня правильно.
Видессианин использовал бы сравнение из области сельского хозяйства, а не скотоводства, но Крисп без труда понял Трибо.
— Так чего ты от меня ждешь? — спросил он. — Чтобы я перекрыл нашу границу и запретил всякую торговлю?
Как Крисп и предполагал, посол Хатриша вздрогнул: Хатриш нуждался в торговле с Видессом гораздо больше, чем Видесс в торговле с Хатришем.
— Не надо крайностей, ваше величество. Я хочу лишь вновь услышать из ваших уст, что ни вы, ни ваши священники не имеют никакого отношения к распространению проклятой ереси, и передать ваши слова хагану.
Перед троном стояли Барсим и Яковизий. Крисп мог видеть лишь их спины и краешек лица. Он часто играл в своеобразную игру, пытаясь по столь немногим признакам угадать, о чем они думают.
Яковизий наверняка веселился — его восхищали нахалы, — а Барсим пребывал в ярости: обычно невозмутимый евнух сейчас мелко дрожал. Через секунду Крисп понял причину его негодования — Барсим счел за оскорбление то, что императору приходится отрицать что-либо более одного раза.
Его собственные понятия о том, что есть оскорбление, были более гибкими даже после двадцати с лишним лет на троне. Если посол хотел получить еще одну гарантию, то он ее получит.
— Можешь передать Нобаду сыну Гумуша, — сказал Крисп, — что мы не насылаем эту ересь на Хатриш специально. Мы хотим покончить с ней здесь и пытаемся от нее избавиться. Но у нас нет обычая раздувать сектантские склоки, даже если они могут оказаться для нас выгодны.
— Я в точности передам ваши слова блистательному хагану, ваше величество, и благодарю вас за ободрение, — сказал Трибо. Он взглянул на трон, и его лохматая борода тревожно встрепенулась:
— Ваше величество? Вы слышите меня, ваше величество?
Но Крисп молчал, потому что слушал не посла, а мысленно повторял свои слова. Видесс устыдился бы подстрекать своих соседей к религиозной войне, а Макуран? Разве не использовал маг, спрятавший Фостия, заклинания, от которых попахивало Машизом? Неудивительно, что у Рабиаба подрагивали кончики усов!
