— Хорошо, отец, — ответил Фостий. — Но можно мне потом вернуться на пару минут? — Оливрия и Крисп удивленно взглянули на него. — Хочу тебя кое о чем спросить, — добавил он, хотя и понимал, что это не объяснение.
Крисп тоже это понимал, но все же кивнул:
— Конечно. Приходи, если хочешь.
Весь путь до палатки Оливрия забрасывала его вопросами, но Фостий упорно отмалчивался. Он понимал, насколько это ее оскорбляет, но тем не менее не отступался от своего, сказав лишь одну фразу:
— К тебе это не имеет ни малейшего отношения.
* * *
Он вошел в императорский шатер почти с той же тревогой, с какой входил в подземный туннель в столице.
То, что он узнает здесь, может оказаться не менее опасным, чем то, что таилось там.
Приветствия халогаев не помогли ему успокоиться, когда он шагнул через порог. Крисп ждал его за столом с развернутой картой; в руке у него была чаша с вином, а на лице любопытство. Но, несмотря на любопытство, он терпеливо дождался, пока Фостий тоже наполнил чашу и сделал долгий глоток. Вино сладкой струйкой полилось ему в горло, но храбрости не прибавило. «Скверно», — подумал Фостий.
— Ну, — поинтересовался Крисп, когда Фостий отвел чашу от губ, — что же это за столь страшный и мрачный секрет, что ты не посмел раскрыть его в присутствии своей возлюбленной?
Если бы в его голосе прозвучал сарказм, Фостий развернулся бы и вышел из шатра, не ответив. Но отец выглядел лишь любопытным — и дружелюбным, к чему Фостий тоже не привык. Он перебрал в голове десяток формулировок своего вопроса, однако когда тот сорвался с его губ, то прозвучал прямо и без обиняков:
— Ты действительно мой отец?
Крисп внезапно застыл — весь, кроме широко распахнутых глаз. Затем, словно давая себе время подумать, Автократор поднес чашу к губам и осушил ее до дна.
— Я все гадал, чего же ты хочешь, — произнес он наконец. — Но не ожидал, что спросишь меня об этом.
— Да или нет?
Как и многие молодые люди, Фостий считал своего отца — или того, кого он считал своим отцом, — стариком, но стариком в смысле консерватизма и физической силы, а не истинной старости. Теперь, когда морщины на лице Криспа резко углубились, Фостий со зловещей уверенностью увидел, что перед ним и в самом деле сидит старик.
— Да или нет? — повторил Фостий. Крисп вздохнул, его плечи поникли. Он коротко, еле слышно хохотнул. Фостий едва не ударил его, когда Крисп подошел к кувшину с вином, наполнил свою чашу и заглянул в ее темно-рубиновую глубину.
Потом он взглянул на Фостия и почти шепотом ответил:
— С того дня когда я надел корону, думаю, не проходило и недели, когда я не задавал себе тот же вопрос… и я до сих пор не знаю на него ответа.
Фостий ожидал услышать «да» или «нет», нечто такое, во что он мог так или иначе вонзить зубы. И то, что его оставили в еще большей неопределенности, едва не свело его с ума.
— Да как ты можешь этого не знать? — воскликнул он.
— Если уж ты додумался до подобного вопроса, сын, то и ответ должен стать для тебя очевиден, — произнес Крисп и глотнул вина — возможно, он тоже искал в нем мужество. — Твоей матерью была жена императора Анфима; если бы не она, то Анфим погубил бы меня с помощью магии в ту самую ночь, когда я захватил трон.
Прежде чем стать моей женой, она уже несколько лет была императрицей, но ни разу не беременела. Ни одна из других женщин Анфима тоже не зачала — а уж он, поверь мне, перетрахал их целую толпу. Но что это доказывает? А ничего. Я думаю, что ты, вероятнее всего, мой сын, но это самое большое, что я могу сказать хоть с какой-нибудь надеждой на истину.
Фостий сделал в уме быстрые подсчеты. Если его отец — Крисп, то Дара, скорее всего, забеременела еще до того, как он свергнул Анфима… и раньше, чем вышла за Криспа замуж. Другими словами, у Криспа с его матерью была внебрачная связь.
Он прогнал прочь эту мысль; она была слишком неуютной, чтобы размышлять над ней дальше. Вместо этого он произнес:
— Ты всегда говорил, что я похож на мать.
— А ты и в самом деле похож — особенно глаза. У нее была точно такая же складочка во внутреннем уголке глаза. И форма лица у тебя такая же, и нос. Скажи ей спасибо, что тебе не достался мой клюв. — Крисп коснулся кончика своего носа.
— Но может оказаться и так, что ты не имеешь никакого отношения к форме моего носа, — возразил Фостий.
— Есть такая вероятность, — согласился Крисп. — Но если ты и не пошел в меня, то на Анфима тоже не похож. Будь это не так, ты выглядел бы красивее, чем сейчас, — уж его Фос красотой не обделил. Однако ты похож на Дару. И всегда был похож, еще с пеленок.
Внезапно Фостий ярко представил, как Крисп всматривается в него, совсем младенца, отыскивая следы сходства с Анфимом.
— Теперь я не удивляюсь, почему ты иногда обращался со мной как с кукушонком.
— Разве? — Крисп вновь заглянул в чашу с вином и глубоко вздохнул. — Если это так, то прости меня, сын. Я всегда старался относиться к тебе справедливо, отбросив всякие сомнения, хотя они у меня были.
— Справедливо? Верно, в справедливости тебе не откажешь. Но ты так редко… — Фостий смолк. Ну как ему объяснить отцу, что справедливость хороша в суде, а в семье необходимо нечто большее? И он сказал лучшее, что смог: Кажется, тебе всегда было легче с Эврипом и Катаколоном.
— Может быть… может быть. Однако ты в этом не виноват — проблема во мне. — Пусть Криспу не хватало теплоты, зато ему хватило сил встречать проблемы лицом к лицу. — И куда мы теперь пойдем? — спросил он. — Чего ты от меня хочешь?
— Можешь ли ты воспринимать меня таким, какой я есть, не гадая при этом, чьим сыном я могу оказаться? Ведь во всем главном я твой сын. — И он рассказал Криспу, как подражал ему, будучи пленником, и сколь многое из сказанного отцом приобрело впоследствии для Фостия новый смысл.
— Я знаю, почему так получилось, — сказал Крисп. — Все дело в том, что человек по-настоящему способен научиться чему-то только на собственном опыте. Наверное, прежде я лишь напрасно сотрясал воздух, читая вам свои проповеди: вы просто не могли ухватить смысл моих слов. Зато когда они доказали вам свою полезность… ничто не может сделать меня более гордым.
И он стиснул Фостия в медвежьих объятиях. На мгновение в юноше вспыхнула досада: где были его отцовские объятия, когда он был мальчиком и нуждался в них больше всего? Но Фостий сам догадался, каким должен быть ответ на этот вопрос.
То, как Крисп вел себя все эти годы, не доставляло ему удовольствия, но теперь и такое его поведение обрело смысл.
— Неужели у нас с тобой все останется по-прежнему? Несмотря на все сомнения, я, кроме тебя, никого, включая Анфима, не желаю называть отцом.
— Это обоюдоострые слова… сын. Благодаря мне или вопреки мне, но ты стал мужчиной. Давай надеяться, что наши отношения станут не такими, как прежде, а лучше. И да будет так, потому что большая часть яда, отравлявшего нам жизнь, уже вытекла.
