1921 год
1 января. Новый год. Настроение совершенно не праздничное. Вчера отслужили молебен. В управлении дивизиона был ужин, но только для своих. Одно хорошо – погода нас балует последние дни. Море не шелохнется. Солнце, особенно за ветром, греет так, что кузнечики проснулись и стрекочут, как летом.
По горам ходить в шинели совершенно невозможно. Наверное, будет еще и холодно, но пока вспоминаешь Пушкина:
Но наше северное лето
Карикатура южных зим…
Если искать известного символизма, то этот год должен пройти так же тихо, как его первый день. Прошлый Новый год я встретил в Новороссийске. Сидел без копейки денег и голодал. За несколько часов до полуночи разразилась сильнейшая гроза, и весь 1920 год был полон потрясений. Хотелось бы в 1921 не бывать так часто в соседстве со смертью. Иначе ее уже не миновать.
7 января (25 декабря ст. ст.). Ничего не записал за эту неделю. Отчасти потому, что поленился, отчасти за отсутствием внешних событий. По-прежнему занимаюсь французским языком. Через день профессор Даватц
[48] ходит к нам и читает введение в анализ. Высшую математику прохожу с интересом, но голова из-за отвычки работает с трудом.
В общем, я все же очень доволен, что она занята и нет времени особенно думать о будущем. Некоторые из-за этих дум совсем падают духом и только мешают своим нытьем другим.
Вчера отправились в город наши беженцы (категористы). До сих пор сидят на пристани, и никто их не кормит. Словом, злоключения начинаются с первых же часов. Мое личное желание – переждать некоторое время, не занимаясь физическим трудом, к которому я совершенно непригоден, и подучиться языкам. В сфере умственной работы я берусь состязаться…, а камень дробить или пни корчевать – лучше сразу застрелиться.
Сегодня русское Рождество – такое же грустное, как и Новый год. Обещают, правда, дать по две лиры, но пока мы их не видим.
14 января. Вчера лагерь с большим подъемом встретил русский Новый год. Была тихая теплая ночь – весенняя или зимняя – не знаю, как и назвать ее. Ярко светят звезды, по всей долине горят костры, и, то замолкая, то усиливаясь, несется «ура». Трещат выстрелы. Дежурные беспомощно носятся по линейкам, а пули свистят точно на фронте, но летят, правда, в небо.
У меня не хватило денег (выдали по две долгожданных лиры, но я купил белья, тетрадку, халвы, и ничего не осталось), чтобы присоединиться к одной из пивших компаний. Пришлось сидеть в своем углу и не спать – шум, песни, крики продолжались до глубокой ночи. По-моему, как ни тяжела для большинства лагерная жизнь, а нервы понемногу отдыхают от войны и люди снова учатся веселиться… После взаимных поздравлений компании отправились поздравить другие батареи и пехоту. Все угомонилось только часам к трем. Больших скандалов и несчастных случаев, кажется, не было. Интересно наблюдать солдат – большинство живет только впечатлениями сегодняшнего дня. Дали 250 гр. консервов и 500 гр. хлеба – все веселы и довольны. Случайно запоздает хлеб или консервов вдруг дадут всего 75 гр. – настроение сразу падает и начинаются разговоры о скором прекращении «кормления».
Возвращение (пр. № 10) беженцев (их почему-то никуда не приняли, и «Артемида» пришла обратно) подействовало очень отрезвляюще, и в результате солдатский барак принял, наконец, более приветливый вид. Устроены «купе» на 3–4 человека и украшены вечнозелеными деревцами. Видимый перелом в солдатских настроениях чувствуется и в отношении солдат к возможности продолжения войны. Помню, как полтора месяца тому назад на борту «Херсона» М. (доброволец, ученик духовного училища), бледный как мертвец и, видимо, сильно волнуясь, говорил мне: «Если еще воевать в России – лучше сейчас в Босфор. По крайней мере, скорее конец». Теперь он же пристает ко мне с вопросами – когда, мол, едем в Германию формироваться и воевать. Слухи о формировании международного корпуса для борьбы с большевиками идут упорные. Почву под собой они, видимо, имеют, но самое интересное, что они уже не волнуют солдатскую массу. По-моему, две главных причины играют тут роль: многолетняя привычка к войне и тяга в Россию…
Что записать о своих личных делах? Как учитель французского языка я освобожден совершенно от нарядов. Зато денег эти занятия теперь совсем не дают. Хлеба мне не хватает, но и голодать не голодаю. Благодаря занятиям языками и математикой голова у меня постепенно начинает работать и, самое главное, я не чувствую той моральной подавленности, которая многих угнетает. Только прошлое, порой, не дает мне покоя. Вчера генерал Врангель прислал войскам поздравительную телеграмму (пр. № 8). Больше всего мне понравилось упоминание о «ряде дорогих могил позади». Сказывается чуткий человек в нашем главнокомандующем, а так мало людей сохранило сейчас способность мыслить и чувствовать по-человечески.
18 января. Стоит почти все время теплая, мягкая погода. По временам только проливной дождь обращает в настоящее болото галлиполийскую глину. В моих совершенно развалившихся ботинках я чувствовал себя до недавнего времени очень неважно. На днях получил новые
[49]. Кстати сказать, офицеры стали настолько мелочны, что некоторые громко выражали свое неудовольствие по этому поводу. Зачем, мол, мне, освобожденному от нарядов, ботинки. Однако опыт ношения этих тяжеловесных танков оказался неудачным. Я моментально натер до крови ноги, на левой делается нарыв, и теперь я еле хожу, надевая вместо туфель большие меховые рукавицы. Голь на выдумки хитра.
Кто-то из числа не занимающихся французским языком донес на меня в управление дивизиона в том смысле, что я якобы веду занятия только с одной группой платных учеников и в то же время пользуюсь освобождением от нарядов. В результате кислый и очень неприятный для меня разговор с адъютантом, который явно не верит моим объяснениям. Фактически я уже десять дней не получаю ничего, а самое главное – я еще третьего дня объявил всем, что занятия отныне становятся бесплатными (с солдатами, понятно, я всегда занимался бесплатно). В общем, от всей этой истории у меня остался отвратительный осадок. Понемногу учусь и английскому языку. Небольшие старые познания отчасти успели испариться (я занимался самостоятельно в Буковине во время Германской войны и 6 недель с молодым князем Г. в Севастополе). Все же немного объясняться я могу и прилично понимаю легкую речь. С удовольствием вспоминаю князя Г. – один из немногих людей, не потерявших облика человеческого, несмотря на все переживания последних лет. Кажется, к их же числу принадлежит мой теперешний teacher поручик А.Г.
20 января. Вчера вечером, занимаясь с вольноопределяющимися, услышал вдруг звуки «Боже, Царя храни!». Молодежь так и замерла, хотя, кажется, слушала без воодушевления. Совсем иначе относились добровольцы к «Боже, Царя храни» два года тому назад. Помню, в какой восторг приходили наши «украинцы» в Лубнах, когда под шумок начиналось пение гимна. Что касается лично меня, то как ни приятно было после четырехлетнего перерыва слушать оркестр, его играющий, но надо отдать должное нашему начальству – оно бестактно, как всегда. С мнением Филек смело можно не считаться, но раскрывать карты сейчас, в период нашего полнейшего ослабления, – совсем не время. Возвращаясь с урока, увидел около палаток офицерского батальона форменный офицерский митинг. Горячо спорили монархисты и республиканцы, но и те и другие были совершенно пьяны и картина получалась безобразная.
