С некоторой натяжкой этот эпизод моей творческой биографии можно сравнить со знаменитой историей, когда редактор «Современника» Некрасов, едучи в санях, обронил сверток с рукописью романа Чернышевского «Что делать?». Бедный чиновник, нашедший потерю и принесший на квартиру Некрасову, получил, как и было обещано, 50 рублей серебром – большие по тем временам деньги. Спасший меня уникальный специалист ограничился бутылкой хорошего виски.
4. Золотой минимум начинающего гения
Забегая вперед, скажу, что читателям сразу полюбился мой веселый роман, ведь он словно с помощью увеличительного стекла дал возможность увидеть нравы писательской тусовки и окололитературной среды, которые со сменой эпох совершенно не изменились. «Козленок…» пошел в народ. Одна преподавательница обратила внимание, что студенты в группе стали меж собой разговаривать на каком-то странном сленге, повторяя в разных комбинациях дюжину фраз:
1. Вестимо.
2. Обоюдно.
3. Ментально.
4. Амбивалентно.
5. Трансцендентально.
6. Говно.
7. Скорее да, чем нет.
8. Скорее нет, чем да.
9. Вы меня об этом спрашиваете?
10. Отнюдь.
11. Гении – волы.
12. Не варите козленка в молоке матери его!
– Что это такое? – спросила она.
– Золотой минимум начинающего гения! – ответили студенты.
– Какого еще гения?
– Вы не читали «Козленка в молоке»?
Преподавательница, следившая за новинками литературы исключительно по «Новому миру», ничего о моем романе не слышала, а когда прочла, стала его горячей поклонницей и пропагандисткой, оценив прежде всего образно-иронический стиль, справедливо причисленный Владимиром Куницыным к гротескному реализму.
Однако сознаемся: писатель – всего лишь карандаш, которым эпоха выводит необходимые ей слова. Можно ощущать себя охренительным демиургом, замыкаться в замок из слоновой и даже мамонтовой кости, но именно эпоха «затачивает» тебя, условно говоря, с красного или синего конца и, помусолив, утыкает в чистый лист бумаги. Твоя задача – не сломаться под ее нажимом. Литератор, который не ощущает или не понимает этой направляющей силы времени, пишет книги, никому не интересные. И про них забывают раньше, чем разойдется тираж.
Позвольте, можете спросить вы, при чем же здесь описанная в романе нереальная ситуация, когда человек, не сочинивший ни единой строчки, весь литературный багаж которого заключается в папке с чистыми листами, при помощи откровенно плутовских ухищрений становится всемирно известным писателем? «Оглянитесь вокруг!» – отвечу я. Разве мало в советской и постсоветской литературе писателей, чьи имена известны всем, но чьи книги, или, как теперь принято выражаться, тексты, мы с вами никогда не читали. А если и пытались, то быстро упирались в дилемму: или это – полная галиматья, или мы с вами ни черта не смыслим в литературе. Премии, звания и прочие искусственные лавры ничего не меняют. Разве Светлана Алексиевич, получив Нобелевскую премию за русофобский лепет, стала от этого большим писателем? Нет, как была, так и осталась провинциальной конъюнктурной журналисткой, за успехи в пропаганде и агитации награжденной в 1984 году «Веселыми ребятами» – орденом «Знак Почета». Просто конъюнктура радикально поменялась: была советской, а стала антисоветской.
Существует два основополагающих принципа взаимоотношений между (употребляя птичий язык современного литературоведения) отправителем коммуниката и реципиентом, то есть, попросту говоря, между автором и читателем. Первый принцип таков: «Читатель всегда прав». Доведенный до крайности, он оборачивается так называемым бульварным чтивом: «Тихо застонав, она ослабла в его крепких загорелых руках и через мгновение почувствовала внутри себя что-то большое, твердое и горячее, которое…» Второй принцип: «Писатель всегда прав». Доведенный до абсурда, он оборачивается той самой папкой с чистой бумагой, каковую в моем «Козленке…» все принимают за роман-эпопею. В самом деле, писатель, которого невозможно прочесть, в сущности, мало чем отличается от писателя, который ничего не написал. Мы живем в эпоху литературных репутаций, нахально пытающихся заместить собой собственно литературу. Когда начинаешь листать сочинение лауреата очередной «Большой книги» или «Букера», неизменно испытываешь чувство, будто тебя зазвали на конкурс красоты, а на подиум выгнали прыщавых имбридинговых дегенераток с гнилыми зубами. Единственное, на что лауреатам хватает сил и воображения, так это придумать себе дурацкий псевдоним.
Увы, постмодернистская реальность легко распространяется и на другие сферы нашей жизни. Мы слушаем певцов, лишенных голоса и даже слуха. Нашу жизнь определяют политики, за всю свою деятельность не принявшие ни одного верного решения. А консультируют их ученые, не замеченные ни в одном сколько-нибудь серьезном исследовании. Мы с вами страдаем от реформ, даже не понимая, в чем они заключаются, а не понимаем мы этого благодаря подробным телевизионным комментариям. Современное ТВ, как справедливо сказано, это изобретение, позволяющее заходить к нам в спальню тем людям, которых мы не пустили бы даже на порог своего дома. А как вам нравятся «властители дум», утонченные творческие персонажи, старательно выполняющие функции козла-провокатора, ведущего стадо на заклание? Обычно таких называют «совестью русской интеллигенции», хотя ни к русским, ни к интеллигенции они отношения не имеют.
Более того, агрессивные мнимости крепко, как друзья, взялись за руки и не пускают в свой круг действительно одаренных конкурентов. Был со мной такой случай. Сергей Степашин пригласил меня в Кремлевский дворец на концерт, посвященный 10-летию Счетной палаты. Разумеется, все фанерные звезды отечественной эстрады были в сборе и пели, как могли и умели. А умеют они плохо, да и голос, как ни «вытягивай» с помощью электроники, изменить качественно невозможно. Буйнов никогда не запоет как Бочелли. В общем, сижу – тоскую. И вот где-то между прыгающим Газмановым и дрыгающим Сукачевым возникла совсем не заслуженная артистка, которая так спела «Чертово колесо», что ее вызывали еще дважды, хотя остальные исполняли всего по одной песне, включая Аллу Пугачеву, похожую на упитанную старушку, впавшую в детство. Голос у неведомой артистки был великолепный, с удивительным тембром, неповторимыми оттенками, и владела она им в совершенстве. Как же ее фамилия? Сейчас вспомню.
– Кто такая? – спросил я у Степашина.
– Ага, понравилась?
– Еще бы!
– Случайно на каком-то мероприятии в провинции услышал. Гениальная девушка! Не представляешь, как трудно было засунуть ее в этот кремлевский концерт. Держали круговую оборону, как панфиловцы… Ну, Счетная палата тоже не простая организация!
Прошла неделя, мы с женой ужинали при включенном телевизоре, что гораздо хуже чтения за обедом советских газет. Я нажимал кнопки пульта, перепрыгивая с одного канала на другой, как пресыщенный эротоман с грешницы на грешницу, и вдруг наткнулся на тот самый кремлевский концерт.
