– Ну вот и вы! – радостно воскликнула она и протянула руку, унизанную колечками, перстеньками, браслетиками, каждый из которых мог во времена ее молодости стать поводом для серьезнейшего разбирательства на заседании партячейки.
– Вот и мы! – Я почтительно наклонился и поцеловал сухую ручку, но так, чтобы губы чмокнули мой собственный большой палец, при этом я незаметно ткнул Витька в бок локтем, и он протянул хозяйке предусмотрительно купленный мною букет гвоздик.
– О! – застонала она, погрузив лицо в букет, и алые цветы сразу поседели от пудры.
Просторный холл был завешан фотографическими и живописными портретами мужчин, среди которых встречались и знаменитости.
– А теперь к столу! – голосом капризной гимназистки объявила Ольга Эммануэлевна.
Стол был накрыт на три персоны. Посредине стояло серебряное блюдо с несколькими ломтиками сыра и пучком зелени, которым даже Дюймовочка не смогла бы прикрыть наготу. Имелось еще несколько кусочков ветчины. И все. После такого обеда комнатная мышь по-собачьи взвыла бы от голода!
– Рассаживайтесь! Вы, должно быть, страшно голодны? Настоящие мужчины всегда страшно голодны!
– Скорее да, чем нет, – по моей подсказке молвил Витек и поглядел на меня с благодарностью за предусмотрительно плотный обед в ЦДЛ.
Я ему ответил взглядом, означавшим: «Вот видишь, важно во всем слушаться старших». Мы сели.
– Ах, я совсем забыла про вино! – вскрикнула хозяйка и умчалась на кухню движением агонизирующей газели.
– Совсем бабушка с глузду съехала! – глядя ей вслед, буркнул Витек.
– Умри! – цыкнул я.
– О’кей – сказал Патрикей.
Ольга Эммануэлевна вернулась с бутылкой дешевого сухого вина под пластмассовой пробкой – такое даже умирающие с перепою ханыги покупают только в самых безвыходных случаях.
– Требуется мужская сила! – прожеманничала она.
Витек взял бутылку, ловко поддел пробку зубом и профессионально разлил вино по старинным хрустальным бокалам одним непрерывным движением, не уронив на скатерть ни капли.
– О, вы волшебник! – захлопала в иссохшие ладошки Ольга Эммануэлевна. – Вы можете выступать в цирке!
– Отнюдь! – с достоинством и без всякой подсказки ответил Витек.
Я с грустным предчувствием подумал о том, что Акашин, как всякое талантливое произведение, начинает жить своей собственной, отдельной от автора жизнью. Мы выпили. Взяли по кусочку ветчины, и начался обед, скорее похожий на микрохирургическую операцию, осуществляемую по какой-то странной необходимости огромными серебряными старинными ножами и вилками, наверное, фамильными. Хотя возможен и другой вариант. Один из мужей Ольги Эммануэлевны, поэт-пролеткультовец, служил в ЧК в отделе реквизиций. Погиб он страшно: замешкался у стены, расставляя очередную группу приговоренных, и его по ошибке застрелили свои же. В истории поэзии он остался знаменитыми строчками:
Двум сладострастьям охладелым
Уже не нужен бред строки —
Так вышибает парабеллум
Белогвардейские мозги…
Хотя, возможно, столовая утварь досталась Кипятковой от ее второго мужа – богатого нэпмана, которого она, уличив в неверности, сама отвела в ЧК, где, кстати, и познакомилась со своим третьим мужем и откуда второй муж, разумеется, уже не вернулся. Впрочем, за последовательность ее мужей я не ручаюсь…
– О чем ваш роман? – мелко пережевывая, спросила она.
Витек посмотрел на меня вопросительно.
– О любви… – сказал я.
– Большой?
– Конечно.
– Дайте, дайте!
Я сходил в прихожую, достал из портфеля папку и принес ей.
– «В чашу», – прочитала она, нежно поглаживая картон сухими ручками. – «В чашу»… Почему «В чашу»? Это знак?
– Вы меня об этом спрашиваете? – строго по инструкции удивился Витек.
– Ну конечно, глупый вопрос, – согласилась она. – Разве можно сказать, откуда приходит к нам вдохновение. «В чашу»… А может быть, вы – гедонист?
– Скорее да, чем нет, – ответил Витек, глянув на мой левый большой палец.
– Жизнь так мимолетна, что единственное утешение – длинные романы, – грустно произнесла Кипяткова. – Не так ли?
– Вестимо, – сказали мы с Акашиным одновременно.
– Вы мне прочтете кусочек? – Она начала развязывать тесемки.
– Обоюдно, – ответил Витек согласно указанию и тревожно пнул меня ногой под столом.
– Конечно, конечно… – закивала Кипяткова. – Я сейчас пишу воспоминания о Маяковском. Вообразите, ведь он звонил мне в тот роковой день. Звал… А я, глупенькая, тогда увлекалась совсем другим молодым человеком. Не поехала. В результате он умер на руках этой потаскушки Полонской. Не могу себе до сих пор простить!
– Трансцендентально, – посочувствовал Витек не без моей помощи.
– Да, в судьбе много трансцендентального… Я всегда верила в хиромантию, даже когда инструктором агитпропа работала. Посмотрите, какой у меня Венерин бугорок! – И она продемонстрировала нам свою пергаментную ладошку.
– Потрясающе! – воскликнул я. – А какая линия жизни!
– Короткая линия жизни! – пожаловалась она. – А как, Виктор, вы относитесь к Блаватской?
Я невзначай шевельнул правым указательным пальцем.
– Амбивалентно, – молвил он.
– Вы очень образованный юноша. Где вы учились?
– Вы меня об этом спрашиваете? – самостоятельно ответил Витек.
– Ах, ну конечно! – засмеялась она. – Что есть книжная мудрость по сравнению с внутренним знанием?
– Вы обещали почитать воспоминания! – встрял я, сообразив, что Акашин готов своевольно вывалить слово, значащееся в «Золотом минимуме» под цифрой «6».
– Ах, я и забыла! – воскликнула она, завязала тесемки и положила папку на край стола. – Сейчас принесу…
Она встала, кокетливо прикрыла грудь отворотами кимоно и ушла в другую комнату.
– Ты охренел?! – шепотом набросился на меня Витек. – Что я буду читать?
– Не бойся – до этого не дойдет!
– А до чего дойдет? – осунулся Акашин.
– Трудно сказать…
– Нет, ты скажи!
– Всякое бывает…
– Я тебе не трупоед какой-нибудь! – возмутился мой воспитанник.
– Ладно, – сжалился я, – если что, скажешь, дал обет не прикасаться к женщинам, пока не напишешь своей главной книги. Должна поверить: ей всякие в жизни попадались.
– А зачем эта старая бетономешалка нам вообще нужна?
– Понимаешь, у нее комплекс – каждого мужчину, который ей понравился, она тут же объявляет гением. Это психология. Как бы тебе попонятнее объяснить…
