Маленькое истерзанное обнаженное тельце на траве. Кровь везде — на лице, на длинных белокурых волосах… И на бедрах.
Голубые глаза открыты и смотрят прямо в небо. Вокруг много людей, но никто не смеет обернуться туда, где стоит мать.
Еще вчера это лицо было нежным, а сегодня в нем не осталось ничего человеческого. Сальные растрепанные волосы, огромный кричащий рот, безумные глаза.
Новая картина — больничная палата. Обняв себя за плечи, женщина мерно раскачивается взад-вперед.
Она снова дома. Уже осень, клен под окнами пылает прощальным золотом листьев. Ее трудно узнать — увядшее лицо, глаза столетней старухи. Медленно шаркая ногами, она поднимается по лестнице, входит в квартиру. Она не находит себе места, бесцельно слоняется по квартире, трогает и переставляет какие-то вещи. Пока не натыкается на фотографию в резной деревянной рамочке, где снята вместе с дочкой на берегу моря. Она сама безудержно хохочет, отбрасывая загорелой рукой длинные волосы с лица. Ребенок смотрит в объектив внимательно и серьезно. Выражение лица, характерное для Божьих детей, сейчас особенно заметно. Женщина очень осторожно берет фотографию в руки, долго и пристально смотрит на нее, потом прижимает к груди, как живое существо. Кажется, она вот-вот разрыдается.
В ее потухших глазах на краткий миг снова вспыхнула искра. Сейчас она снова стала похожа на ту молодую и веселую женщину, которой была совсем недавно. Она даже улыбается! Танцующей, упругой походкой подходит к балконной двери, откидывает занавеску… Короткий, сдавленный крик, глухой удар тела об асфальт — и через несколько секунд все кончено.
Олег с трудом удержался, чтобы не отбросить волшебный кристалл прочь от себя. «Не надо, ну пожалуйста, не надо, я не хочу этого видеть!»
Но Жоффрей Лабарт неумолим.
— Смотри, человек, смотри, ты же сам хотел узнать будущее.
Поздняя осень. Толпы голодных, озлобленных людей громят коммерческие палатки и магазины. Лживые, скользкие слова политиков с телеэкранов. Им давно уже никто не верит.
Бойцы ОМОНа, похожие на роботов-полицейских, разгоняют толпы. Теперь у них есть право стрелять в людей, и они активно этим правом пользуются. Люди падают, как картонные фигурки в тире. Женские крики, паника в толпе и кровь, кровь на асфальте…
Зима. В больших городах уже давно нет ни света, ни тепла. Медленно-медленно двигаются сгорбленные фигурки, замотанные в бесформенное тряпье. Осторожно, трепетно, как самую большую драгоценность, несут они в руках какие-то сверточки, узелочки, баночки с водой. Голод.
Ранняя весна. Быстрее и быстрее мелькает изображение. Обаятельный президент Соединенных Штатов (славный парень, техасский ковбой, герой-любовник!), какие-то новые, незнакомые лица… Они что-то говорят, доказывают, отдают распоряжения. Все они патриоты, демократы и большие молодцы. Но в каждом движении, взгляде, слове сквозит ложь. Олег даже удивился — как другие не замечают?
И падают бомбы на улицы городов. Взрываются дома. Полуодетые, обезумевшие от ужаса люди бегут куда-то, прижимая к себе детей.
Постепенно, день за днем, час за часом безумие войны охватывает весь мир.
Последнее, что увидел Олег, — серый ядерный гриб в багровом небе.
Дальше — темнота.
Потрясенный, Олег наконец-то смог оторвать взгляд от кристалла.
— И это — будущее?
Жоффрей Лабарт пожал плечами. Он выглядел смертельно усталым.
— Да.
— И ты — знал? Все годы прожил с этим знанием?
Только сейчас Олег понял, как трудно и страшно тот прожил свою долгую жизнь. Бороться, страдать — и знать, знать наверняка, что все твои усилия бесплодны! Есть ли что-нибудь страшнее такой участи?
Впрочем, Лабарт мог погибнуть давным-давно. А оказавшись здесь, он прожил долгую жизнь. Мелькнула даже странная, нелепая мысль: «Может, и к лучшему, что и я попал сюда? Может, повезет?»
Жоффрей Лабарт криво, недобро усмехнулся:
— Ты глуп, чужак. Ты воистину глуп, если надеешься уцелеть в горящем доме, к какой бы стенке ни прислонился. Смотри!
Кристалл засветился снова, но изображение нечетко, расплывчато, будто подернутая мелкой рябью поверхность воды.
Базарная площадь перед царским дворцом в Сафате заполнена людьми. Олег видел это место только ночью, в темноте, а теперь все залито полуденным солнцем. На пороге дворца появляется некто в золотых одеждах. Он еще молод, хорошо сложен, в осанке и движениях заметна уверенность и гибкая, хищная сила. Властно он поднимает правую руку, и вот уже все взгляды устремлены на него.
Он начинает говорить. Слов не разобрать, но во всем его облике и манере чувствуется что-то такое, что роднит его с земными коллегами.
Ложь, наверное.
— Кто это?
— Фаррах. Он вот-вот станет новым царем.
А вот другой пейзаж. Горы. Храм богини Нам-Гет чуть виднеется вдали, а в маленькой зеленой долине, притулившейся меж заснеженных вершин, творится очередное кровавое безобразие.
Маленькие, приземистые лошадки хрипят, роняя на землю клочья пены. Всадники в одеждах из звериных шкур, рогатые кованые шлемы на головах, лица прикрыты черными платками… Будто и не люди вовсе. Они споро, слаженно поджигают соломенные крыши белых глинобитных домиков, выгоняют жителей на маленькую деревенскую площадь.
Их не так уж много — человек пятьдесят, не больше. Мужчины, женщины, дети… Олег даже залюбовался — какие лица! Молодые и старые, красивые и не очень — но какое достоинство и мужество! Только маленькие дети плачут, а матери прижимают их к себе, нашептывая что-то утешительное и ласковое.
А вокруг гарцуют всадники-нелюди, и старший над ними четко, коротко отдает приказания. Вот высокий мужчина с короткой светло-русой бородой, сжав кулаки, бросается на врагов. Ему удается даже стащить с седла одного из всадников, вцепиться могучими руками в горло, но сверкнули на солнце острой сталью несколько сабель — и сразу же окрасились кровью.
Но и противник остался лежать на земле. В пылу борьбы черный платок слетел с лица, и Олег узнал того самого стражника, который когда-то прозевал его у дворцовых ворот.
«Старики, женщины, младенцы — никто не сохранил жизни…»
Эх, глаза бы не смотрели на все это!
Другая картина. Толстые кирпичные стены. Даже отсюда видно, что сырые. Низкие сводчатые потолки. Похоже на подземелье. А точнее — на тюрьму. За столом копошатся люди в черных мантиях, пишут что-то, шелестят бумагами. А на стене распят голый мужчина. По телу струится кровь, голова свесилась на плечо. Вместо глаз — кровавые дыры.
Олег пригляделся пристальнее. Что-то очень знакомое было в облике несчастного. Где-то он его уже видел.
— В зеркале, чужак, в зеркале!
«Господи боже мой, это же и вправду я!»
