— А дальше?
Лабарт поморщился:
— Дальше — неинтересно. К тому же у нас мало времени. Я не случайно хотел видеть тебя, чужак. И не просто видеть, а сообщить тебе нечто очень важное.
— Так что же?
Жоффрей Лабарт тяжело поднялся, с видимым усилием выпрямился во весь свой огромный рост и торжественно провозгласил:
— Божье Дитя снова пришло в мир.
Арат Суф провел беспокойную ночь, ворочаясь с боку на бок в своей постели. Тонкая льняная простыня промокла от пота и сбилась в комок в углу кровати. Лежать было неудобно, а мысли все грызли и грызли усталый мозг.
После разговора с царем Арат Суф чувствовал себя так, будто из него вынули самый главный стержень, определяющий его мысли, поступки, убеждения и всю его жизнь, и теперь, лишенный опоры, он растекается, тает, как масло на солнце в жаркий полдень.
В самом деле, своей цели он добился, и добился блестяще. Не сегодня завтра Фаррах станет царем вместо выжившего из ума старца, а что потом? Арат Суф вспомнил, как захлебывался собственной кровью всесильный Валас Пехар, вспомнил холодную, безжалостную улыбку Фарраха — и содрогнулся. Вместо верного пса на трон привели волка. Став царем, он будет планомерно уничтожать тех, кто помнит его бедность и ничтожество. Во всяком случае, сам Арат Суф именно так бы и поступил. И с кого же он начнет? Правильно. Со своего благодетеля и покровителя. Так что царь Хасилон был прав, когда вчера ночью пророчил ему мрачное будущее. Как он там говорил? «И на твою голову будет гром…»
Невеселые мысли прервал стук в дверь. Лязгнул засов.
— Где твой хозяин? Имею предписание немедленно препроводить его во дворец.
Голос молодой, уверенный, даже нагловатый. Незнакомый. Наверняка кто-то из отряда Верных Воинов. «Развелось их на мою голову!» Арат Суф плотнее зарылся в одеяло, уткнулся лицом в подушку и впервые за долгие годы чуть не заплакал от унижения. Как они смеют! Его, Хранителя Знаний, волочь во дворец, будто нашкодившего щенка за ухо. А ведь придется идти, ничего не поделаешь.
— Так хозяин почивать изволит, будить не велел. Обожди здесь, да не топочи сапогами.
Сонное бормотание слуги прервал звук пощечины.
— С кем ты говоришь, раб? Буди хозяина, да поскорее!
Ну, это уж совсем неслыханно! Арат Суф возмутился, но как-то вяло, неуверенно. В самом деле, да не все ли равно? Поставить ли на место зарвавшегося юнца или сделать вид, что ничего не заметил, — его главная игра уже проиграна. А сейчас надо промолчать, а то еще хуже будет.
— Уже иду! — крикнул он, поднялся с постели и принялся одеваться.
По старой военной привычке Фаррах проснулся рано и ни секунды не мог усидеть на месте. Радостное нетерпение теснило его душу. Ему уже доложили, что под утро царь впал в беспамятство, а значит, коронация должна состояться не сегодня завтра.
— Господин, Хранитель Знаний ожидает тебя.
Наконец-то. Как, однако, распустился народ! Не дело, когда государю приходится специально посылать за своими подданными. Скоро, совсем скоро придется заводить новые порядки.
— Добрый день, почтенный Арат Суф. Позволь заметить, что государственные дела не терпят промедления. Поэтому прошу тебя впредь не покидать дворец. — Фаррах выдержал маленькую паузу и добавил: — До коронации, разумеется.
Арат Суф стоял перед ним опустив плечи и уставившись в пол. Он очень старался не показать гнева и досады. «Наглец! Мальчишка! Безродный выскочка! Да как он смеет со мной так разговаривать!» Но даже гнев был какой-то вялый, потому что в глубине души Арат Суф знал правильный ответ на свои вопросы.
Смеет, потому что может. Он уже вошел в силу, почувствовал себя царем, и ему не нужны никакие советники и указчики, а тем более — покровители.
«Ну, или почти не нужны — ведь коронация пока не состоялась. Царь Хасилон еще жив. А потому Фаррах не может разделаться со мной прямо сейчас. Так что стоит промолчать и приглядеться, за эти часы или дни еще многое может перемениться».
— Я позвал тебя, почтенный Арат Суф…
Фаррах встал с кресла и принялся расхаживать взад-вперед, заложив руки за спину.
— Я позвал тебя для того, чтобы ты подготовил мою первую тронную речь. Это важно.
Он остановился на минуту, оттянул тесноватый ворот вышитой шелковой рубашки. Заметно было, что Фаррах привык к простой одежде и мучился в дворцовых нарядах.
— Я простой солдат и не умею говорить красиво.
Арат Суф пожал плечами:
— На свете нет ничего такого, чему нельзя было бы выучиться при должном прилежании и способностях.
Лицо Фарраха дернулось от глаза до уголка рта.
— Расскажи об этом в городском училище, Хранитель Знаний! — Он четко, язвительно отчеканил каждый слог. — Расскажи, и, может быть, дети тебе поверят. Не все, но некоторые.
— Так чего же ты хочешь?
Арат Суф сгорбился еще больше. Фаррах улыбнулся:
— Вот это уже деловой разговор. Ты, почтенный, занимаешься интригами дольше, чем я живу на свете. И если пока еще не было во дворце ни переворота, ни бунта черни, ты знаешь свое дело. Знаешь, чем живет народ, а уж что творится во дворце — и подавно. Твои шпионы недаром едят хлеб.
Арат Суф чуть приосанился и воспрянул духом. А ведь мальчишка-то не так уж глуп! Понимает, что ему не обойтись без совета и помощи опытного человека.
— И поэтому, — продолжал Фаррах, довольный произведенным эффектом, — ты напишешь для меня такую речь, что эти скоты зарыдают от восторга и пойдут за меня в огонь и воду. — Он мечтательно улыбнулся, устремив глаза куда-то вверх, потом вдруг опомнился и продолжил уже совсем другим, деловым тоном: — А это понадобится, когда начнется война.
Арат Суф с трудом сдержал удивление — пригодилась многолетняя дворцовая выучка. Вот это что-то новое! Царь Хасилон даже в худшие свои дни умел находить слова для разговора с подданными.
И никогда не называл их скотами.
Олег даже не заметил, как прошел день. Кажется, только что занималась заря, отражаясь в разноцветных витражных окнах храма богини Нам-Гет, и Жоффрей Лабарт только что вещал то отчаянно, то страстно об историях давно минувших времен… Олег слушал его, пока сознание сохраняло ясность. Потом окружающие предметы утратили четкость контуров, звуки исчезли и свет погас.
Когда он открыл глаза, уже вечерело. Удивительный горный закат полыхал прямо над головой. Поглядев по сторонам, Олег обнаружил, что лежит у входа в храм на грубой плетеной циновке. Под голову заботливо подсунута свернутая шерстяная ткань. Рядом на большом плоском камне — глиняный кувшин с густым, жирным молоком и полкаравая пахучего, восхитительно свежего хлеба.
Олег протер глаза, сладко потянулся и принялся за еду. Долгий дневной сон придал ему сил, а хлеб и молоко показались удивительно вкусными.
