— Он что, сдался сам? — Шамиль поднял брови.
— Нет, Шамиль, он ранен. Мы взяли его без сознания. Он здесь. Поговоришь с ним или сразу в расход?
— Веди, надо расспросить, где основные силы противника. Вдруг они готовятся взять нас в кольцо. Они стали очень хитрыми в последнее время, эти русские.
Ваха вышел, затем втолкнул в землянку полевого командира молодого бойца в камуфляже болотного цвета типа «Шелест» с непокрытой головой.
Шамиль строго оглядел его с ног до головы.
Скольких плененных врагов он видел за эти четыре года войны. Каждый из них вел себя по-разному: кто-то падал на колени, кто-то рыдал и молил о пощаде, кто-то начинал сдавать своих, хотя его никто не спрашивал. Встречались и настоящие воины: они молча стояли, опустив голову, и ждали своего смертного часа. Таких Шамиль уважал и просил своих людей убить их быстро.
Но никто, никто и никогда из них не смотрел в глаза своему победителю.
Этот командир разведвзвода держал себя совсем по-другому. Он стоял, слегка согнув одну ногу в колене. Правое плечо и левая нога были неумело перевязаны бинтами. Шуршун местами вымазан коричневой глиной и кровью, на берцах комьями прилипла глина. Светлые, немного рыжеватые волосы растрепаны. Видно было, что боль мешает ему сосредоточиться, и все же — он смотрел в глаза Шамиля. Смотрел своими зелеными очами и не отводил взгляда.
— Что смотришь? — усмехнулся бандит. — Не видел никогда?
— Нет, — просто ответил юноша, — только на фотографиях.
— Похож?
— Да, похож.
— Твое звание, подразделение, задачи.
— Лейтенант Иванов. Командир взвода полковой разведки. Больше ничего не скажу.
— Если я захочу — скажешь. Ты же не хочешь, чтобы тебе перерезали горло, как овце.
— Нет, Шамиль, я ничего не скажу. Во-первых: практически ничего не знаю такого, что тебе может быть полезным. А во-вторых: я давал присягу и конечно же понимаю, что в живых ты меня все равно не оставишь.
— Понятливый. Но только я все и так знаю. В то время как ты, словно крот, ползаешь по лесам и ущельям, твои начальники за деньги разболтали все секреты. Я знаю перегруппировку ваших войск, где и когда намечены войсковые операции, где выставлены кордоны и пройдут воинские колонны. Просто я хочу подарить тебе несколько минут жизни.
— Зачем мне они, эти несколько минут, — перебил его Иванов, — если они сделают меня трусом.
Лейтенант продолжал смело смотреть на Шамиля своими зелеными глазами.
— Я хотел попросить тебя об одной услуге, — продолжал он.
— А почему ты решил, что я окажу тебе — своему врагу — какую-то услугу?
— Потому, что она не будет тебе стоить ровным счетом ничего, и еще в память о наших дедах.
— Дедах?
— Да, Шамиль, наши деды воевали против одного и того же врага. Чеченцы и русские хорошие воины, может быть, лучшие в мире, и если война постучится в наши двери — они должны воевать вместе, плечом к плечу против общего врага, как это делали наши деды, побеждая фашизм, наши отцы, выполняя интернациональный долг в Афгане. Они и нам завещали то же самое, но мы не поняли и не услышали, мы наплевали на их наказ.
— Хорошо, о чем ты меня хотел просить? — поморщился Шамиль.
— Мои оба деда воевали в Отечественную, отец был военным летчиком и погиб в Египте, я офицер и воин в третьем поколении, и я прошу тебя, Шамиль, не пожалей для меня пули и не режь горло, как барану.
— Это все?
— Да, это все.
— Ты смелый человек. Как тебя зовут?
— Володей.
— Я выполню твою просьбу, Володя. Только у меня к тебе есть предложение: сам знаешь, как нелегко сейчас найти хорошего воина. И эти, — Шамиль махнул рукой в сторону, — стоит только эмиссарам не привезти вовремя денег, они разбегаются по горам, как крысы. Переходи на мою сторону, лейтенант. Поступишь в мой отряд — сделаю тебя полковником. Будешь командовать разведкой и получать приличные деньги, вчетверо больше, чем платило тебе твое командование.
— Нет, Шамиль, я говорил тебе, что давал присягу…
— Присяга — это слова…
— Не всегда. Кроме того, мне пришлось бы принять ислам.
— И что тебя в этом останавливает? Станешь нашим братом, перестанешь быть неверным!
— Я родился неверным. Все мои предки были православными. Я не считаю себя умнее или правильнее их. И колокольный перезвон, и треск восковых свечей, и запах ладана — все мое, и без этого нет жизни для меня.
Самое страшное — предать память своих отцов. Да и нужен ли тебе такой брат, который мечется и с легкостью меняет религию, друзей и Родину? Предав один раз, он предаст и в другой. Я не хочу умирать трусом и предателем. Как ты думаешь, не это ли самое страшное?
Шамиль посмотрел в глаза лейтенанту и вздрогнул. Он что, читает его мысли — этот русский? Много раз Шамиль думал о том же. Самое страшное, что может быть в жизни, — это умереть предателем и трусом. Он прав — этот, совсем еще юный, лейтенант. И он тверд как скала, несмотря на свою молодость. Да полно! Человек ли это? Человек должен бояться смерти, а он улыбается. Может быть, это ангел, которого послал ему во искушение русский Бог Исса?
Шамиль долго молчал, он думал: вспоминал свою безоблачную юность, как учился в педагогическом техникуме в Твери, любил русскую девушку Люду, вспомнил о своих родителях, погибших при бомбежке в первую кампанию, о своих братьях и сестрах, о жене и детях, которых война разбросала по городам и весям.
Русский лейтенант разбередил ему сердце.
Шамиль резко поднялся.
— Пойдем, — только и сказал он.
Володя молча последовал за ним. Они шли по тропе среди раскидистых платанов к скале, которая возвышалась на краю леса и уходила своей кручей высоко вверх.
— Я сам застрелю тебя, — Шамиль шел первым, — боюсь, что джигиты не выполнят мою просьбу и перережут тебе горло. Слишком уж они злы на вас.
Они подошли к скале. Володя встал впереди, по пальцам его левой руки стекала кровь и тяжелыми каплями падала на сырую от росы землю, он расправил плечи, поднял голову и вновь посмотрел в глаза полевому командиру.
И вновь дрожь пробежала по телу Шамиля, и он потупил взгляд.
— Отвернись!
— Я не хочу получить пулю в затылок. Стреляй так. — И он, взявшись пальцами за медный нательный крестик, поднял свои зеленые глаза вверх, любуясь небом, покрытым тучами, где высоко и свободно, расправив крылья, парил орел.
Шамиль долго тряс головой, как будто в мозгу засела заноза, затем спрятал «Стечкин» в кобуру и неуверенной походкой, не оглядываясь, двинулся назад в лагерь. Таким полевого командира Шамиля Дадаева не видел никто. Он шел так, как будто на плечи ему опустили непомерный груз. Может быть, ту скалу, под которой, широко раскинув руки, лежал и смотрел в небо зеленоглазый ангел по имени Володя.
